Эпоха покаяния

– Что ты ищешь? Скажи уже!

– Что ищу? – темп речи Дмитрия замедлился, он стал пошатываться. – Информацию я ищу. Тебе какое дело?

– Побойся Бога… Не пей больше. Я чувствую яд.

Зря юноша это сказал. Пришелец взорвался:

– Бога? Какого? Вот этого?

Он запустил руку под одежду, вытащил предмет и сунул под нос Аюну. Парень разглядел человека с терновым венцом, который был распят на кресте. Из ладоней и лодыжек у него торчали гвозди.

– Иногда я его ненавижу. Вот как сейчас. И знаешь почему? Потому что он мог предотвратить то, что произошло. Понимаешь? Мог, но ничего не сделал.

Силач сдёрнул с шеи цепочку, запулил в угол и уже был готов зарыдать, но парень помешал ему.

– Отдай. Ты теряешь себя!

Аюн потянулся к бутылке, которую держал качающийся на ногах Ляховский. Полуобернувшись, пришелец наотмашь ударил юношу по лицу. Аюн кубарем улетел в угол, всхлипнул, вытер разбитый нос ладонью.

Ляховский быстро приблизился. Юноша вжался в угол, закрыл голову руками. Удара не последовало.

– Больше никогда не смей так делать! – пьяно выговорил Дмитрий, рыгнув и утеревшись рукавом. – Так вот, раз уж ты заговорил о Боге, хорошо, давай побеседуем. Вот тебе моё мнение.

Пришелец отошёл, сел на кровать, осмотрел комнату дурным взглядом.

– Бога боится только тот, кто в него верит, – сказал он, тщательно выговаривая слова. – Человек без веры превращается в чудовище. Для него нет запретов, нет ничего святого, нет ориентиров и ценностей. Всё можно: убивай, насилуй, грабь, жги. Вырезай хоть целые народы ради какой-то своей цели. Наказания не будет. Черти не будут жарить его душу в аду на сковородке. Он просто сдохнет от старости или болезни, и черви съедят его тело. Но, пока он жив, о, он должен успеть всё. А вера мешает, сковывает по рукам и ногам. Эта цепочка, этот крестик превращаются в кандалы. Тогда начинается эпоха безбожия. Эпоха гонений, когда разрушаются храмы, убиваются священнослужители. Всё это преподносится под соусом борьбы угнетённых с угнетателями. Ещё хуже, когда вера искажается, и люди фанатично убивают с именем Бога на устах, искренне надеясь, что за это им уготовано место в Раю.

По щеке Дмитрия поползла слеза. Он даже не заметил её. Слеза застряла в щетине, заискрилась под искусственным светом.

– Потом, спустя время, наступает эпоха покаяния. Тогда храмы возрождаются, под их сводами слышится пение. Люди надевают кресты, молятся и уже не считают их кандалами. Казалось бы, вот она, гармония. Что-то убыло, что-то прибыло. Но это опасное заблуждение. Иногда можно наломать таких дров, что исправлять будет уже нечего. Можно только выяснить причины и раскаяться. Да пошло оно всё!

Вторая слеза побежала по мокрой дорожке на щеке, столкнулась с первой, упала на пол. Ляховский тяжело вздохнул, вытер её, после чего скинул с себя ботинки и завалился на кровать. Вскоре с неё донёсся громкий храп.

***

Раскаяние пришло через несколько часов беспокойного сна. Тогда же пришла боль. Она переполнила череп, сделав его неподъёмным. Дмитрий с трудом разлепил веки, уставился в украшенный лепниной потолок. Боль пульсировала, перетекала из лобной части в затылочную, выдавливала глазные яблоки. Сухой шершавый язык царапал нёбо.

Медленно, очень медленно Ляховский оторвал голову от пыльной подушки, сел, осмотрелся. Потом с ужасом прижал руку к груди, не ощущая спасительного серебряного тепла. И застонал от стыда, до крови кусая пересохшие губы.

Выброшенный крестик с цепочкой сиротливо поблёскивал в углу. Дмитрий бросился к нему, превозмогая муки, взял, лихорадочно поцеловал, повесил на шею. Наконец, пришло ужасающее понимание, что в комнате он был один.

– Аюн, ты где?

Тишина была ему ответом. Дмитрий похолодел. Он бросился в другие комнаты, надеясь, что застанет юношу в какой-то из них.

– Дружище, ответь… Ты не можешь меня бросить. Ты нужен мне. Откликнись. Пожалуйста.

Ни единого звука в ответ. Дмитрий вернулся, тяжело сел на кровать. Бросил белую крупную таблетку в стакан с водой. Таблетка зашипела, испустила пузырьки газа, растворилась, превратив воду в белёсую муть. Ляховский выпил лекарство, отчаянно пытаясь догадаться, куда мог деться его спутник. Боль понемногу угасала, отрезвляя разум. Дмитрий сообразил, что он ещё не проверил баню. Он бросился к озеру, перепрыгивая ступени, рывком распахнул дверь в предбанник.

Аюн тихо спал на широком диване. Нос и верхняя губа у него распухли. На щеке красовался фиолетовый синяк. Юноша вскочил, в страхе распахнув глаза. А потом вытащил меч.

– Ты уж прости меня, дружище. Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Я был сам не свой. Наговорил много лишнего, ни за что ни про что ударил. Клянусь, что это больше не повторится.

Аюн молча убрал клинок, сделал два шага назад.

– Уф. Так ты прощаешь? Ну, ответь? Что молчишь? Да не смотри ты на меня, как на врага народа. И так тошнотворно стыдно. Что мне сделать, чтобы ты заговорил? Ну, хочешь, ударь меня!

Юноша медленно приблизился, сверля взглядом Ляховского. А потом точно так же, тыльной стороной ладони врезал пришельцу по лицу, разбив в кровь губы и нос.

– Теперь прощаю. Что было в тех бутылках?