Эпоха пропаганды

За десять лет до войны в Персидском заливе Томас Джилович опубликовал результаты серии экспериментов, показывающих, как не имеющие отношения к делу ассоциации из прошлого могут влиять на принятие решений. В ходе одного из его экспериментов студентов, специализировавшихся в политических науках, попросили разрешить гипотетический международный кризис. Кризис состоял в том, что маленькой демократической стране угрожал агрессивный тоталитарный сосед, проводивший подрывные действия против демократического режима и сосредоточивавший на границе войска. В информацию о кризисе были вкраплены не имеющие отношения к делу фразы, предназначенные для того, чтобы выдвинуть на первый план сходство этого гипотетического кризиса с войной либо против нацистской Германии, либо против Северного Вьетнама. Например, этим будущим специалистам в области политических наук говорили, что меньшинства бежали из демократической страны либо в вагонах товарных поездов, либо на маленьких лодках; о надвигающемся вторжении упоминалось либо как о «блицкриге» (Blitzkrieg), либо как о «молниеносном ударе» (Quickstrike); президент США был либо из штата Нью-Йорк (как Ф. Д. Рузвельт), либо из штата Техас (как Л. Б. Джонсон); правительственное совещание по поводу кризиса проводилось либо в Уинстон Черчилль Холле, либо в Дин Раск Холле. Повлияли ли эти не имеющие отношения к делу «сходства» на суждения о том, как следует поступить с кризисом? Как это ни поразительно, да. Джилович выяснил, что студенты, которых инструктировали таким образом, чтобы они представляли себе кризис как подразумевающий участие нацистской Германии, были более склонны рекомендовать американское военное вмешательство, чем те, кого настраивали видеть в нем новый Вьетнам.

Как убеждают аналогии и метафоры?3 В двух словах, аналогия или метафора предубеждают, выдвигая одни сравнения на первый план, скрывая при этом другие и обеспечивая структуру для придания нужного смысла информации, потенциально допускающей двоякое толкование. Например, рассмотрим обычные метафоры любви: любовь — это война («я ее завоевал»; «она боролась за его любовь»); любовь — это волшебство («она околдовала»); любовь — это болезнь («это — болезненные отношения»); любовь — физическая сила («меня притягивало к ней»; «отношения утратили импульс»); любовь — безумие («я схожу по ней с ума»). Каждая метафора выдвигает на первый план некоторые аспекты любовных отношений (например, «всяческие уловки — это нормально», «проблема должна быть решена», «любовь не подчиняется моему контролю»), определяет, что именно надо делать (например, «нужно ее очаровать», «постараться исцелить отношения», «просто позволить событиям идти своим путем»), и предоставляет способ, позволяющий придать смысл поведению (например, "холостяки останутся холостяками", «их любовь растет»).

Рассмотрим метафору, которую мы изложили в первой главе: «пропаганда — это нападение, вторжение» (т. е. атакующий стремится победить ваш разум и верования). Она привлекает ваше внимание к определенным аспектам: пропагандисты вроде политических деятелей и рекламодателей — это враги; пропагандистская тактика подобна военным маневрам и вооружению, которое следует демонтировать, если нужно прекратить его действие; ваш разум и эмоции нуждаются в защите от нападения. Если вы согласились с нашей метафорой пропаганды, думаем, что вам, вероятно, эта книга сразу же понравилась. Но мы могли бы выбрать и другие метафоры. Например, в бывшем Советском Союзе пропаганда рассматривалась как «просвещение и образование» (знакомство с теорией, внушение определенных идей). Если бы мы выбрали эту метафору, вы сейчас держали бы в руках совсем другую книгу. Мы рассуждали бы об «учащихся», которым легко или трудно «учиться» (воспринимать убеждение), и о том, как надо использовать тактику убеждения, чтобы открыть молодые умы для истины. С другой стороны, мы могли бы исследовать метафору, одобренную основателями Соединенных Штатов, — убеждение как «строительство» (закладка фундамента для аргументации) и как «путешествие» (экспедиция с целью обнаружить что-то новое). Это также была бы другая книга, но, возможно, ее все же стоило бы написать.