Фрейд с большим уважением относился к такому паллиативному средству, как искусство, хотя последнее не для всех доступно; но даже люди искусства, по мнению Фрейда, получают от него лишь умеренное удовольствие – оно не «сотрясает наше физическое бытие». Любовь, думал он, есть самый желанный паллиатив, дающий мощное утешение, а ее сексуальная сторона – самые интенсивные переживания. Но она тоже несет в себе великий риск, поскольку «мы в высшей степени беззащитны перед страданиями, когда мы любим, и отчаянно несчастливы, когда теряем объект любви или его любовь». Он считал, что интоксикация (сам он пользовался кокаином и табаком) – это «самый грубый, но и самый действенный» метод устранения страдания. Ко всему этому он добавлял еще одно условие: нам не следует искать полного удовлетворения лишь на каком-то одном пути.
Хотя Фрейд считал, что многие наши несчастья есть результат ограничений, наложенных на нас цивилизацией, он не был противником технического прогресса. Напротив, говорил он, нам не следует делать вывод о том, что «прогресс техники не имеет ценности для экономики нашего счастья», что нам трудно оценить, насколько счастливыми или нет были люди прошлого, и что ценности чистоты, порядка и справедливости, три самых характерных признака цивилизации, прививаются в семье в первые годы жизни ребенка.
Он поставил под сомнение то, что можно было бы назвать доктриной святого Франциска Ассизского, согласно которой цель жизни – любовь ко всем. Фрейд выдвигал на это два возражения: «Любовь, которая не делает различий, сама жертвует частью своей ценности, поскольку поступает несправедливо по отношению к своему предмету; а во-вторых, не все люди заслуживают любви». В целом он был готов согласиться со словами Шиллера «голод и любовь движут миром». «Под «голодом» мы могли бы понимать инстинкты, которые сохраняют индивидуума, тогда как любовь стремится к объекту и ее главная функция – сохранение вида, в чем ее всячески поддерживает природа».[520]
Он также считал, что современное образование обманывает детей относительно того, какую роль в их жизни будет играть сексуальность, что мешает им вступить в человеческое сообщество, а такая интеграция в общество «похоже, есть неизбежное условие, которое надо выполнить прежде, чтобы потом можно было успешно стремиться к счастью».Подводя итоги, Фрейд говорит, что он стремился избежать «оптимистической идеи, что наша цивилизация есть самое ценное из всего, что мы имеем или можем приобрести, и что она неизбежно ведет нас к невообразимым высотам совершенства». Цивилизация создана человеком, а не богом, и не гарантирует нам ни счастья в будущем, ни утешения.
В работе «Моисей и монотеизм» (1939) Фрейд утверждает, что Моисей был не евреем, а египтянином. Не успел он дописать этот труд, как эту теорию в основном отвергли за непрочностью доказательств, однако, полагает Майл Пальмер, это не влияет на аргументы Фрейда относительно религии, которые уже звучали и раньше: что вера начинается с Эдипова конфликта, с того, что каждому человеку нужна отцовская фигура. Иудейский монотеизм возник в один монотеистический момент истории Египта, когда люди взбунтовались против фигуры отца и убили его, а также отказались от своей новой религии (что символизирует история золотого тельца). Они желали забыть об этом эпизоде и соединили Моисея с мидианитянином Иофором, которого стали называть Моисеем.[521]
В другом месте Фрейд говорит, что у христиан на смену поклонения отцу (иудаизм) пришло поклонение сыну.Фрейд никогда не отказывался от своей идеи инфантилизма религии, или о том, что религия укоренена в опыте ребенка – связана с зависимостью ребенка от родителей. Он также верил, что – как это происходит в терапии, когда пациента вынуждают или приглашают встретиться с (бессознательной) реальностью, – когда общество и цивилизация станут более «зрелыми», религия потеряет свое значение (подобным образом Маркс думал, что отомрет государство). Идея, что верность религии есть форма бессознательного психического недуга, что религия принадлежит к той части природы, которую следует отбросить, было
, как считают, самым непосредственным и самым агрессивным нападением на бога изо всех, что могли предпринять люди.Наблюдая за всем этим с некоторого расстояния, мы можем увидеть, что Фрейд явно недооценивал способность религии укреплять общество. Можно было бы ожидать, что он, специалист по эмоциям, не сможет этого не заметить. В каком-то смысле он – и это редко говорят о Фрейде – кажется наивным. Но, как мы это видели на примере Венского кружка и еще увидим, здесь он не был одинок.
Спрятаться негде. Карл Густав Юнг