Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

Что именно чувствовала ее дочь, не столь ясно. Письмо Сары бабушке Спенсер в конце августа и, соответственно, пребывания Уильяма в гостях, было чуть ли не академичным в своем безразличии. «Он сбросил личину шута с превеликим изяществом, что делает его куда более приятным и постоянным компаньоном, и мы все начинаем думать о нем как о весьма любезном человеке, – сообщила она вдове. – Совершенный незнакомец в узком семейном кругу в маленьком доме, однако, не вполне удобное явление, – добавила она, – и не думаю, что о нашем веселом госте будут очень сильно сожалеть».

Внешняя отстраненность была, вероятно, уловкой для предотвращения новой волны пересудов в широком «семейном кругу», подобной той, что прокатилась в начале того года по случаю возобновления ухаживаний со стороны сэра Уоткина, так в итоге и не сподобившегося на повторное предложение. На деле же она была уже вовсю влюблена в Уильяма. По мере сближения ей открылись и теплота его сердца, и чуткость ума, и, к великой ее радости, столь же трепетное, как и у нее отношение к общим религиозным и моральным ценностям. Но при этом она старалась не тешить себя мыслью о том, что и он испытывает к ней подобные же чувства. Он же младший брат и не наследник титула и состояния своего отца, говорила она себе, так с чему бы ему всерьез рассчитывать на женитьбу на титулованной и богатой? На самом деле Уильям как-никак состоял первым на очереди наследником имения и баронского титула после старшего сводного брата, а тот к сорока девяти годам оставался холост и практически выжил из ума, но Саре было невмоготу полагаться на столь отдаленную перспективу, материализация которой могла затянуться на долгие годы.

Женщине перед лицом привлекательного и внимательного поклонника, может, и было затруднительно выяснить, что он на самом деле о ней думает без риска быть сочтенной излишне прямолинейной, но это ни в какое сравнение не шло с полным неприличием, за которое почиталось тогда выказывание чувств первой в надежде вызвать изъявление ответных. И, конечно же, ни небывалая внимательность, ни галантные комплименты не могли служить доказательством истинной серьезности намерений мужчины. За годы на рынке невест Сара успела убедиться, что множество мужчин вступает в соблазнительно яркий флирт, за которым не следует ровным счетом ничего: как лорд Генри Петти, которого ее кузина Гаррио не преминула окрестить «веселым обманщиком многих», узнав в 1807 году о его помолвке. «Надеюсь, это не сильно огорчит леди Марию, равно как и мисс Напье, мисс Крю или мисс Бекфорд, – писала та сестре, – поскольку, если верить отчетам, никакой сострадательности не хватит на то, чтобы охватить всех, кто попал под широчайшее влияние этого субъекта». Сводницы, однако же, и в подобных ситуациях могли сыграть неоценимую роль в превращении пылкого поклонника одной из многих в преданного почитателя одной-единственной. Могли, к примеру, незаметно выведать истинные чаяния ловеласа, да и нашептать ему на ухо, как и к кому лучше подойти с романтическими увертюрами на предмет их благожелательного восприятия.

Зачастую такую задачу брала на себя мать, но и ей в роли свахи приходилось балансировать на тонкой грани, выверяя каждый шаг. Точечные неприметные усилия от лица дочери были совершенно приемлемы, а вот каких бы то ни было напористых действий или чего-либо, что может быть истолковано как попытка манипуляции, следовало тщательно избегать. Столь же недопустимыми были и любые шаги, создающие впечатление, что чин и богатство жениха для семьи невесты важнее романтики. В эпоху, когда все более в цене были браки по любви, «мать-сводница» со схемами по привлечению знатных женихов для своих дочерей вызывала у бомонда всевозрастающее презрение. Этот типаж стал мишенью для сатириков наряду с дамами, проявляющими деловую хватку в какой бы то ни было сфере. Герцогиню Гордон – само воплощение матриархата, да еще и с резким шотландским акцентом – карикатуристы-современники раз за разом выставляли на посмешище за ее решимость в погоне за герцогами-женихами для пяти своих неказистых дочерей без впечатляющего приданого. Эти ее «экзерсисы» тянулись в общей сложности четырнадцать лет, но, вероятно, окончательно она ославила свое имя в 1802 году следующим маневром: пятый герцог Бедфорд скоропостижно скончался накануне объявления о его помолвке с младшей дочерью герцогини Джорджианой. Мать, недолго думая, одела Джорджиану в траур и отправила выражать соболезнования вдовому брату усопшего Джону, унаследовавшему герцогский титул, а заодно сеять семена, взошедшие колосьями брака между Джоном и Джорджианой на следующий год. На этом герцогиня Гордон выполнение своей миссии и завершила, приветив в своей семье последнего из трех зятьев-герцогов вдобавок к маркизу и баронету.

Карикатурист Джеймс Гилрей высмеивает герцогиню Гордон, озабоченную тем, чтобы «заарканить» для своей младшей дочери Джорджианы породистого быка герцога Бедфорда