Эпоха великих потрясений: Энергетический фактор в последние десятилетия холодной войны

Париж, как наиболее дипломатически активный член Девятки, уже 16 октября 1973 года выступил с предложением о превращении Четырехсторонней комиссии, созданной по инициативе Франции еще в 1969 году для преодоления последствий Шестидневной войны 1967 года и включавшей СССР, США, Англию и Францию, в форум для проведения непрямых переговоров между участниками Октябрьской войны^[123]. Общеевропейская инициатива увидела свет 6 ноября 1973 года, когда министры иностранных дел, встретившиеся в Брюсселе, выпустили совместную Декларацию по поводу арабо-израильского урегулирования, полностью отвечавшую требованиям арабской стороны. Они не только призвали участников конфликта отвести свои войска к линии 22 октября 1973 года, но и провозгласили принципами мирного урегулирования прекращение оккупации Израилем территорий, захваченных в 1967 году, а также учет легитимных прав палестинского народа^[124].

Все это вызывало массу вопросов в Вашингтоне. Так, на встрече министров обороны США и Великобритании в Гааге 7 ноября Дж. Шлессинджер обвинил Великобританию, ассоциировавшуюся с решениями ЕЭС, в том, что «британская политика приобрела характеристики “гнилого голлизма”»^[125]. Министр иностранных дел ФРГ В. Шеель пытался объяснить американскому послу, что Декларация изначально разрабатывалась для того, чтобы выразить поддержку действиям Г. Киссинджера, который как раз в это время осуществлял запуск своей «челночной дипломатии»^[126]. При этом министр подчеркнул значимость европейской экономической и гуманитарной помощи палестинцам на стадии воплощения в жизнь условий мирного договора.

Что касается реакции США на декларацию ЕЭС, нетрудно предположить, что Киссинджера, который стал «царем» ближневосточной дипломатии, такая услужливость Европы лишь раздражала. Во время своего очередного разговора по пути домой в Лондоне он меланхолично заметил, что НАТО «никогда не была единой ни по одному вопросу, за исключением единственной, но маловероятной вещи – прямой военной атаки на Западную Европу»^[127].

В настоящее время в литературе утвердился консенсус относительно того, что Ноябрьская декларация ЕЭС 1973 года является символом осознания Европой необходимости играть более активную роль в регионе во имя защиты своих интересов^[128]. Эта декларация открыла эру «политического активизма» ЕЭС на Ближнем Востоке^[129], которая хоть и продлилась недолго (до середины 1974 г.), но, перейдя в экономическую сферу, все-таки стала первым шагом в формулировании «особой позиции» Старого Света по отношении к арабо-израильскому конфликту. О. Гфеллер полагает, что Ноябрьская декларация, будучи инициированной Ж. Помпиду, означала европеизацию ближневосточного курса самой Франции, который до этого момента Париж проводил в индивидуальном порядке^[130].

Помимо дипломатических коллизий, атлантическое и европейское единство подтачивали и экономические проблемы, запущенные Октябрьской войной. Что касается ЕЭС, то, хотя страны Сообщества ранее достигли договоренности о координации усилий на нефтяном фронте, все же энергетическая политика в это время не являлась приоритетным направлением действий европейских органов^[131]. По иронии судьбы, именно в первый год существования ЕЭС в расширенном составе (1 января 1973 г. членами ЕЭС стали Ирландия, Дания и Великобритания) случился кризис, который должен был стать тестом на жизнеспособность европейской идеи. Сама по себе способность девяти стран выступить единым фронтом в ситуации экономических затруднений, таким образом, приобрела политическое значение. Так, например, «горячей» темой для Сообщества стала возможность обращения Нидерландов в Еврокомиссию с просьбой о запуске системы перераспределения углеводородов между странами-членами, что могло вызвать дальнейшее сокращение поставок в Европу со стороны арабских стран в качестве ответной меры^[132]. Неспособность Европы выступить единым фронтом в ответ на «нефтяную агрессию» арабов против члена Сообщества, Нидерландов, министр промышленного развития и науки Франции М. Шарбоннел, выступая в Национальном собрании, назвал «энергетическим Мюнхеном»^[133].

На деле, столкнувшись с эмбарго, страны ЕЭС принимали меры по собственному спасению, казалось бы, отбросив в сторону высокие идеалы европейского единства. Проявлением этого «эгоизма» стали попытки отдельных стран добиться заключения двусторонних договоров с арабскими правительствами^[134]. Таким образом, энергетический кризис в случае с Сообществом трансформировался в кризис взаимного доверия и кризис веры в европейскую идею, причем как среди членов самого сообщества, так и среди остальных игроков международной арены. Ситуация конца 1973 года для сторонних наблюдателей выглядела так, точно «в камине Общего рынка то и дело сгорают несбывшиеся надежды»^[135].