Эпоха веры

Северная Африка, в которой родился Августин, представляла собой пеструю смесь пород и вероисповеданий. Пуническая и нумидийская кровь смешалась с римской в населении и, возможно, в Августине; так много людей говорило на пуническом — старом финикийском языке Карфагена, — что Августин как епископ назначал только священников, которые могли говорить на нем. Донатизм бросал вызов ортодоксии, манихейство — обоим, и, очевидно, большинство людей все еще оставались язычниками.52 Местом рождения Августина был Тагаст в Нумидии. Его мать, святая Моника, была преданной христианкой, чья жизнь была практически поглощена заботой и молитвами о своем непутевом сыне. Его отец был человеком с узким достатком и широкими принципами, чьи неверности Моника терпеливо принимала, твердо веря, что они не могут продолжаться вечно.

В двенадцать лет мальчика отправили в школу в Мадауру, а в семнадцать — на учебу в Карфаген. Вскоре Сальвиан назовет Африку «выгребной ямой мира», а Карфаген — «выгребной ямой Африки»;53 Отсюда и прощальный совет Моники своему сыну:

Она повелела мне и со всей серьезностью предупредила меня, чтобы я не совершал блуда и особенно не осквернял жену любого мужчины. Это показалось мне не лучше женских советов, следовать которым было бы постыдно…Я устремился вперед с такой слепотой, что среди равных мне было стыдно быть виновным в меньшей дерзости, чем они, от которых я слышал, как они хвастались своим озорством; да, и тем более хвастались тем, насколько они были более зверскими; и я с удовольствием делал это, не только ради удовольствия от самого поступка, но и ради его похвалы;… и когда у меня не было возможности совершить злодеяние, которое сделало бы меня таким же плохим, как и погибшие, я притворялся, что сделал то, чего никогда не делал».54

Он оказался способным учеником и в латыни, и в риторике, и в математике, и в музыке, и в философии; «мой неспокойный ум был полностью настроен на поиск знаний».55 Он не любил греческий язык, так и не овладел им и не изучил его литературу; но он был так очарован Платоном, что называл его «полубогом».56 и не перестал быть платоником, когда стал христианином. Его языческая подготовка в области логики и философии подготовила его к тому, чтобы стать самым тонким богословом Церкви.

Окончив университет, он преподавал грамматику в Тагасте, а затем риторику в Карфагене. Поскольку ему уже исполнилось шестнадцать лет, «было много хлопот, чтобы найти мне жену»; однако он предпочел наложницу — удобство, одобренное языческой моралью и римским законом; все еще некрещеный, Августин мог вести свою мораль, куда ему заблагорассудится. Наложничество было для него моральным прогрессом; он отказался от беспорядочных половых связей и, похоже, был верен своей наложнице до их расставания в 385 году. В 382 году, будучи еще восемнадцатилетним юношей, он поневоле стал отцом сына, которого одно время называл «сыном моего греха», но чаще — Адеодат — дар Божий. Он нежно полюбил мальчика и никогда не отпускал его далеко от себя.

В двадцать девять лет он покинул Карфаген и отправился в большой мир Рима. Его мать, опасаясь, что он умрет некрещеным, умоляла его не ехать, а когда он стал настаивать, попросила взять ее с собой. Он притворился, что согласен, но на пристани оставил ее на молитве в часовне и отплыл без нее.57 В Риме он год преподавал риторику, но ученики обманом лишили его платы, и он подал прошение о получении профессорского звания в Милане. Симмах осмотрел его, одобрил и отправил в Милан государственной почтой. Там его догнала храбрая мать, и уговорила его послушать вместе с ней проповеди Амвросия. Он был тронут ими, но еще больше его тронули гимны, которые пели прихожане. В то же время Моника склонила его к мысли о браке и фактически обручила его, тридцатидвухлетнего, с девушкой, у которой денег было больше, чем лет. Августин согласился подождать два года, пока ей не исполнится двенадцать. В качестве предварительного условия он отослал свою любовницу обратно в Африку, где она похоронила свое горе в женском монастыре. Несколько недель непрерывной жизни не дали ему покоя, и вместо женитьбы он взял другую наложницу. «Даруй мне целомудрие, — молил он, — но не сейчас!»58