Эпоха веры

Августин не изобрел доктрину первородного греха; ей учили Павел, Тертуллиан, Киприан, Амвросий; но его собственный опыт греха и «голос», обративший его, оставил в нем мрачное убеждение, что человеческая воля от рождения склонна к злу и может быть обращена к добру только благодаря безвозмездному действию Бога. Он не мог объяснить злую склонность воли иначе, как следствием греха Евы и любви Адама. Поскольку все мы — дети Адама, утверждал Августин, мы разделяем его вину, более того, являемся потомками его вины: первородный грех был уступчивостью. И до сих пор распутство оскверняет каждый акт порождения; в силу самой связи секса с родительством человечество представляет собой «массу погибели», и большинство из нас будет проклято. Некоторые из нас спасутся, но только по милости страдающего Сына Божьего и благодаря заступничеству Матери, безгрешно зачавшей Его. «Через женщину мы были посланы на погибель; через женщину нам было возвращено спасение».67

Пишущий так много и так торопливо — часто, судя по всему, под диктовку амануэнсам — Августин не раз впадал в преувеличения, которые впоследствии старался исправить. Временами он проповедовал кальвинистскую доктрину, согласно которой Бог от вечности произвольно выбирает «избранных», которым Он дарует Свою спасительную благодать.68 Толпа критиков поднялась, чтобы поносить его за подобные теории; он ничего не уступал, но боролся с каждым пунктом до конца. Из Англии прибыл его самый искусный оппонент, свободный монах Пелагий, с сильной защитой свободы человека и спасительной силы добрых дел. Бог действительно помогает нам, говорил Пелагий, давая нам свой закон и заповеди, пример и наставления своих святых, очищающие воды крещения и искупительную кровь Христа. Но Бог не склоняет чашу весов против нашего спасения, делая человеческую природу изначально злой. Не было первородного греха, не было грехопадения человека; только тот, кто совершает грех, несет за него наказание; он не передает вину своему потомству.69 Бог не предопределяет человека к раю или аду, не выбирает произвольно, кого проклясть или спасти; Он оставляет выбор нашей судьбы за нами самими. Теория врожденной человеческой испорченности, говорил Пелагий, — это трусливое перекладывание на Бога вины за грехи человека. Человек чувствует и, следовательно, несет ответственность; «если я должен, я могу».

Пелагий приехал в Рим около 400 года, жил в благочестивых семьях и заслужил репутацию добродетельного человека. В 409 году он бежал от Алариха сначала в Карфаген, а затем в Палестину. Там он жил в мире, пока испанский священник Орозий не прибыл от Августина, чтобы предостеречь Иеронима от него (415 г.). Восточный синод судил монаха и объявил его православным; африканский синод, подстрекаемый Августином, отверг это заключение и обратился к папе Иннокентию I, который объявил Пелагия еретиком; после этого Августин с надеждой объявил: «Causa finita est» (Дело закончено).70* Но Иннокентий, умирая, сменил Зосиму, который объявил Пелагия невиновным. Африканские епископы обратились к Гонорию; императору было угодно поправить папу; Зосима уступил (418), а Эфесский собор (431) осудил как ересь пелагианское мнение о том, что человек может быть добрым без помощи Божьей благодати.

Августин мог быть пойман в противоречиях и абсурдах, даже в болезненной жестокости мысли; но его нельзя было победить, потому что в конце концов его теологию сформировали приключения его собственной души и страсти его натуры, а не какие-либо цепи рассуждений. Он знал слабость интеллекта: краткий опыт отдельного человека безрассудно судит об опыте всей расы; и как могут сорок лет понять сорок веков? «Не оспаривай возбужденным спором, — писал он другу, — то, чего ты еще не понимаешь, или то, что в Писании кажется… несоответствующим и противоречивым; смиренно отложи день своего понимания».71 Вера должна предшествовать пониманию. «Не ищите понимания, чтобы верить, но верьте, чтобы понимать» — crede ut intelligas.72 «Авторитет Писания выше всех усилий человеческого разума».73 Библия, однако, не всегда должна восприниматься буквально; она была написана, чтобы быть понятной простым умам, и должна была использовать телесные термины для обозначения духовных реалий.74 Когда толкования расходятся, мы должны полагаться на решение церковных соборов, на коллективную мудрость ее мудрейших людей.75