Завоевание Равенны Белизарием способствовало победе византийского искусства в Италии. Церковь Сан-Витале была завершена (547 г.) при Юстиниане и Феодоре, которые финансировали ее украшение и придали ей свои неотразимые черты. Есть все основания полагать, что эти мозаики являются реалистичными портретами, и императору и императрице следует отдать должное за мужество, позволившее передать их изображения потомкам. Позы этих правителей, церковников и евнухов жесткие и угловатые; их жесткая фронтальность — возврат к доклассическим формам; одеяния женщин — мозаичный триумф, но нам не хватает здесь счастливой грации процессии в Парфеноне, или Ara pacis Августа, или благородства и нежности фигур на порталах Шартра или Реймса.
Через два года после посвящения Сан-Витале епископ Равенны освятил Сант-Аполлинаре-ин-Классе — вторую церковь в честь святого покровителя города, расположенную в морском пригороде, который когда-то был адриатической базой римского флота (classis). Это старый римский базиликанский план, но на составных капителях византийский штрих в виде акантовых листьев, неклассически скрученных и закрученных, словно надутых каким-то восточным ветром. Длинные ряды совершенных колонн, красочные мозаики (седьмого века) в архивольтах и спандрелях колоннад, прекрасные лепные доски на хорах, крест из драгоценных камней на ложе из мозаичных звезд в апсиде — все это делает его одной из выдающихся святынь полуострова, который представляет собой почти галерею искусств.
Архитектура была шедевром византийского художника, но вокруг нее или внутри нее была дюжина других искусств, в которых он достиг незабываемого совершенства. Он не заботился о круглой скульптуре; настроение эпохи предпочитало цвет линии; однако Прокопий превозносил скульпторов своего времени — предположительно, резчиков рельефов — как равных Фидию и Праксителю; на некоторых каменных саркофагах IV, V и VI веков человеческие фигуры высечены с почти эллинским изяществом, сдобренным азиатским изобилием орнамента. Резьба по слоновой кости была излюбленным искусством византийцев; они использовали ее для диптихов, триптихов, обложек книг, шкатулок, парфюмерных коробочек, статуэток, инкрустаций и сотни декоративных способов; в этом ремесле эллинские приемы сохранились без изменений, и лишь боги и герои превратились в Христа и святых. Кресло из слоновой кости епископа Максимиана в базилике Урсиана в Равенне (ок. 550 г.) — крупное достижение в малом искусстве.
В то время как на Дальнем Востоке в шестом веке экспериментировали с масляными красками,40 Византийская живопись придерживалась традиционных греческих методов: энкаустика — краски, выжигаемые на панелях из дерева, холста или льна; фреска — краски, смешанные с известью и нанесенные на влажную штукатурку; темпера — краски, смешанные с размерами или камедью, клеем и яичным белком и нанесенные на панели или на уже высохшую штукатурку. Византийские художники умели изображать расстояние и глубину, но обычно уклонялись от трудностей перспективы, заполняя задний план зданиями и ширмами. Портретов было много, но до наших дней дошли лишь немногие. Стены церквей украшались фресками; сохранившиеся фрагменты демонстрируют грубый реализм, бесформенные руки, низкорослые фигуры, обрюзгшие лица и невероятные прически.
Византийский художник преуспевал и наслаждался минутой; его дошедшие до нас шедевры живописи — это не фрески или панно, а миниатюры, которыми он буквально «осветил» — сделал яркими и красочными — издания своей эпохи.* Книги, будучи дорогими, украшались, как и другие драгоценные предметы. Миниатюрист сначала набрасывал эскиз на папирусе, пергаменте или пергаменте тонкой кистью или пером, накладывал фон, обычно золотой или голубой, заполнял его красками и украшал фон и границы изящными и тонкими формами. Сначала он просто разрабатывал начальную букву главы или страницы; иногда он создавал портрет автора; затем иллюстрировал текст рисунками; наконец, по мере совершенствования своего искусства он почти забывал о тексте и распускался в роскошном орнаменте, беря геометрический или цветочный мотив, или религиозный символ, и повторяя его в лабиринте вариаций, пока вся страница не становилась великолепием цвета и линии, а текст не казался вторжением из более грубого мира.