Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев

В классической культуре религия является сердцем народа. Во время празднества жизнь достигает своего высшего накала; ритуальная драма представляет собой страстное выражение жизни, которое приносит острое наслаждение и превращается в игру или искусство. В современной цивилизации, где искусство и религия отделены друг от друга, люди бросают труд ради игры: они наслаждаются играми для отдыха, они преследуют свои практические цели – или избегают ввязываться в мирские заботы. Они созерцают жизнь и свои собственные души в поэзии отчужденности, поют лирические песни и сочиняют драмы о реальной жизни. Игра обретает смысл в своем абсолютном характере, иными словами, свою независимость от законов, управляющих жизнью, свою нереальность, как убедительно выражено в таких терминах, как «искусство ради искусства». И нам не важно, была ли эта фраза использована для выражения того, что искусство не имеет никакой цели вне самого себя, или того, что люди надеются, что оно, словно тонизирующее средство, окажет косвенное воздействие на счастье и нравственность обычных людей. В любом смысле слова наша интеллектуальная жизнь – это жизнь зрителя пьесы, и наши литературные и артистические интересы создали свои собственные формы. Благодаря такому делению жизни пополам искусство превратилось в особую реальность и родилось эстетическое наслаждение, которое идет бок о бок с ней и, следовательно, находится в оппозиции к религиозным верованиям. В классической религии искусство никогда от нее не отделяется, потому что религия и есть искусство, отделенное от сиюминутных требований людей. Ритуальная драма была пьесой, игрой в том смысле, который нам совершенно незнаком, потому что она включала реальное состязание. Она вызывала интерес тем, что ее тема имела большую значимость, чем все светские решения, что ее трагедии превышали все возможные трагедии повседневной жизни, что она давала практические результаты гораздо большей значимости, чем любой успех, достигнутый трудом. Радость игры так прочно связана со страстями, что она теряет свою остроту, если превращается в простой обман; небо и земля, удача и честь, прошлое и будущее, счастье ума и тела – все это пребывает в равновесии; их выигрывают или проигрывают – в игре. Неудивительно, что пьеса заканчивается на ноте триумфальной, всепобеждающей радости: в зале воцаряется радость.

Заявлять о том, что эмоции, вызванные праздником, носили в основном и даже исключительно религиозный характер, – все равно что утверждать, что они включали в себя то, что мы называем эстетическим наслаждением от произведений искусства, и что их язык – это язык поэзии. Ритуал развивается в той области, которая выше обычных диалогов повседневности. Он порождает лексикон, изобилующий метафорами и образами, торжественными фразами, имеющими свой собственный ритм и модуляции, присущие речитативу. Эта формальная речь и есть поэзия, потому что это страстный язык жизни в ее самых высших и сильнейших проявлениях. Это – не крик души, искусственно и эстетически поднявшийся до напряжения, частично от удовольствия, отчасти – от боли, с помощью сильно натянутых эмоций и взрывов экстаза, но в меру горячие слова жизни в муках ее нового рождения, парящие на грани трагедии и триумфально спасающие самих себя. Классическая поэзия озвучивает опыт истории – историю клана, обретающую жизнь и, с помощью своего нового рождения, собирает силы, чтобы достичь еще более высоких целей. Поэтический язык отличается от обычной речи тем, что он облачен в роскошные одежды и более страстен духом, но не менее правдиво изображает природу; его образы и метафоры отличаются от обыденных фраз, потому что они иллюстрируют факты жизни, по мере их появления на ритуальной сцене: жизнь как она есть.

У северогерманских народов поэзия сохранила свой ритуальный язык в кеннингах и хейти, поэтических синонимах. Главный ее принцип, выраженный в поэзии скальдов, заключается в том, что воинов называют их божественным именами, к примеру Тюр Меча. И этот принцип происходит от ритуального факта, в котором мужчины во время праздника становились богами, а женщины – дисами или богинями эля. К XI в. поэтический язык стал идиоматическим, а кеннинги – немногим больше, чем клише, но эти самые клише обязаны своим происхождением традиции ритуальной драмы. Когда золото называют «огнем вод», щит – «кораблем Улля», меч – «головой Хеймдалля», а Одина именуют «собеседником Хёнира», то кеннинг – не что иное, как драматическая сцена, а миф – кристаллизованный или, скорее, стилизованный в компактной фигуре, словно изображение в так называемом условно-традиционном стиле искусства.