Эпохи холст заиндевелый - мазком багровой кисти…

Никаких стрельб Рожественский не назначал. И "Ослябю" ночью конечно никуда не посылал.

Да и не случилось бы "попугать" "англичанина" — командир "Бервика", как стемнело, предусмотрительно предпочёл отойти на четыре мили к "норду".

Всё так же дул северный ветер, нёсший минусовую температуру. Короткая ночь прошла незаметно. А утром утюжный нос "Суворова" на прежнем курсе подбрасывал тучи брызг, оседающих на баке тонкой ледяной коркой.

— По Цельсию всего минус семь, а как пробирает, — комментировал адмирал с вопросом в контексте "в это время всегда так?".

— Кабы не "норд", были бы приемлемые плюс десять и даже выше, — лишь пожимал плечами Коломейцев.

Солнце обманчиво слепило, но не грело. Во #769;ды Баренца недовольно раскачивало в сером цвете и лишь гребни волн отсвечивали зелёным.

Однажды попался целый парад небольших айсбергов, но полюбоваться на их белые, искрящиеся на солнце грани и оплывы особо охочих не было — мороз с пронизывающим ветром делал пребывание на верхних палубах и открытых мостиках весьма сомнительным удовольствием.

Сигнальщиков разодели в тулупы, валенки и тёплые меховые шапки.

Тем более не задерживался наверху командующий, решивший осмотреть, что успели сделать заводские рабочие. В частности более детально оценить, как установили 75-мм пушки, вместо малокалиберных. Ещё в Александровске он ворчливо отметил, что замену произвели "как всегда — не до…, и полу…! Не до конца и полумерой!". Тем не менее, понимая, что наспех, без больших переделок на штатные места скорострельных 47-мм пушек их не поставишь.

Всего шесть трёхдюймовок, снятых с батарейной палубы.

Сейчас, закончив с боевой рубкой, матросы гремели молотками по котельному железу, прилаживая к ним защиту от осколков.

Хуже обстояло дело на "Александре". Там перенесли лишь четыре пушки.

На "Ослябе" и того не было сделано.

"Придём во Владивосток, прикажу поснимать, переустановить всё к чёртовой матери", — больше раздражённый на холод, чем на российское головотяпство, Рожественский потеснил флаг-офицера, мешающего пройти в сходную рубку, буркнув:

— На батарейную.

Спустились вниз.

Осмотрел лишь с одного борта, сделав для себя зарубочку:

"Перед линейной баталией всё задраить наглухо. И в бой идти максимально облегчённым. Впрочем, как получится. Сейчас перегруз необходим. А там неизвестно какой по Северу расход будет. И если небольшой, то хоть сгружай обратно".

Гораздо больше Рожественскому нравилось рассматривать карты. Карты, которые напечатали по калькам предоставленными пришельцами. Очень подробные и точные до мелочей.

Зиновий Петрович изучал предстоящий маршрут, не без интереса рассеиваясь на ещё не начертанные в этом столетии земли, берега и морские пути. С удивлением подмечая, как просыпается, выходя из глубин памяти, давно забытая юношеская романтика дальних странствий. Вот только….

"Не время…. И не место", — охолонял себя, целенаправленно выбирая картографию ожидаемого театра военных действий. ТВД — сухим военным языком.

И конечно перечитывал хронику (с разбором) морских сражений уже произошедших с японцами… и сценарии будущих. Именно "сценарии", потому как верил, что теперь-то всё пойдёт по-другому.

"Теперь-то я не допущу"!

Бил ли себя при этом в грудь (фразеологически конечно)? Нет! Потому что непременно брался за злополучное "Цусимское". Со скрипучим недовольством — кому ж понравиться, когда тебя тыкают в собственные ошибки и недочёты. Хотя уже и не так болезненно — привык, начитался. Заметив странность, что очевидность некоторых недостатков в оснащении кораблей, в их подготовке (и экипажей) к боевым действиям в должной мере оценивалась только сейчас.

"Как будто надо было трижды…, четырежды подвести к наглядным фактам, чтобы глаза посмотрели на это всё по-другому, с пониманием. Старею?

Отмерянное нам время мы потратили на споры и обсуждения, вместо того чтобы брать и делать".

— Ваше высокопревосходительство. Разрешите? — С картами и документами командующий обосновался в кабинете командира корабля — в дверях обозначился флаг-офицер.

— Прошу…, - почти не удостоив внимания.

Шагнув через порог, офицер доложил:

— По расчёту штурмана, к месту погрузки угля, близ пролива, мы прибудем уже затемно….

— Так и рассчитывалось… согласно милям и времени.

— Прикажете производить погрузку угля ночью?

— Да, — адмирал снова рассматривал на карте начерченную им линию курса и пометки ключевых точек.

Почувствовав, что адъютант мнётся, поднял неожиданно цепкий взгляд:

— Что-то ещё?

— Среди экипажа… нижние чины…. Волнения!

Адмирал выжидающе глядел.

— …ропщут, что на погибель их в стужу и льды непроходимые ведём….

От Рожественского не укрылась вопросительная интонация офицера, как будто он сам сомневался.

— Смутьянов выявить и в карцер, — сверля глазами, выцедил адмирал, — кто смеет и дальше засомневаться — в карцер.

Затем остановил деревянно ответившего "есть" офицера. Встал в свой немаленький рост, слегка нависая:

— Я такой же, как и все. И иду на острие. Во главе! Не прячась за спинами. И верю в нашу победу. И знаю! Так и передайте…. Ступайте!