Эпопея Звёздные войны. Книги 1-33

– Ты не можешь допустить, чтобы эта боевая станция попала в руки того, кто научился применять Силу для манипулирования электронными мозгами, – заявила она. Она была такой реальной – она так далеко зашла по дороге обратного воплощения, – что он мог бы поклясться, что почувствовал прикосновение её руки к своей. – Я пожертвовала ради этого своей жизнью тридцать пять лет назад и пожертвую твоей, и жизнью Крей, и всех прочих на этой боевой станции, если мне – если нам – придётся это сделать. Куда ты послал остальных?

Он почувствовал в этом вопросе желание сменить тему, преднамеренное отвлечение от мысли, что ему придётся уничтожить её; или, наверное, подумал он, дело в том, что она знала – как знал и он, – что времени слишком мало, чтобы понапрасну тратить слова, когда им обоим известно, что она права.

Он сделал глубокий вдох, снова приводя в порядок мысли.

– В главной столовой, – сказал он. – Я придумал, как нейтрализовать Людей Песков и забраться в шаттлы.

– Если она сердится на тебя только за то, что ты делал поневоле, – сказал Трив Потман, и его тихий бас вызывал странное эхо в напряжённой тишине неосвещённых коридоров, -то меня она даже видеть не захочет. И я её не виню!

Гиперострый слух Си-Трипио засёк напряжённую визгливость в его голосе, а сенсоры у него на левой руке – за которую держался человек, поскольку в коридоре стояла кромешная темнота, – зарегистрировали и ненормальную холодность, и большее, чем обычно, напряжение мускулов, – тоже признаки стресса.

То, что Потман при таких обстоятельствах переживал стресс, было, конечно, вполне понятно. Трипио знал, что полная темнота вызывала дезориентацию и симптомы страха, даже когда человек понимал, что находится в совершенной безопасности, – чего, конечно, никак нельзя было сказать об этом покрытом мраком судне. Но из контекста сказанного он понял, что тьма, а больше того – знание, что воздух на этих палубах больше не циркулировал, а доступный запас кислорода через восемь месяцев иссякнет – даже при небольшом фотосинтезе, производимом аффитеханцами, – и что судно оккупировал песчаный народ, не было главным источником расстройства бывшего штурмовика, хотя, по мнению Трипио, именно это и должно было его расстраивать.

– Она ведь наверняка понимает, что процесс индоктринации сделал вас способным к независимым действиям не более, чем был способен к ним Никос, пока находился под влиянием ограничительного запора? – Трипио держал свои звуковые цепи переключёнными на восемнадцать децибел, куда ниже слухового порога и гаморреанцев, и песчаного народа, и подрегулировал интенсивность так, чтобы звуковые волны разносились ровно на три четверти метра, отделявшие его громкоговоритель от уха Потмана.

– Я ударил её, я… я её оскорблял… говорил такое, что желал бы скорее вырезать себе язык, чем сказать подобное молодой барышне…

– Она сама подвергалась индоктринации и должна быть знакома с налагаемой программированием стандартизированной вторичной личностью.

– Трипио, – донёсся сзади из темноты тихий голос Никоса. – Иногда это не имеет значения.

Впереди темноту ослаблял бледный свет, обрисовывая угол поперечного коридора и пугающее месиво на полу – тарелки, выпотрошенные М5Е и 8Р, гильзы метательных гранат, сломанные топорища, разбросанная пища и пролитый кофе. Среди этой свалки шныряли моррты, и их сладковатая вонь, как от грязной одежды, усиливала омерзение. Стало слышным тихое гудение оборудования для циркуляции воздуха, если, конечно, его можно было различить за поистине пугающим гамом, доносившимся из столовой: визг, вопли и пьяные голоса, распевающие «Грабя деревни, одну за другой».

Потман закрыл глаза в своего рода болезненном смущении. А Никос заметил:

– Ну, я вижу, что все сумели вернуться из боя.

– Самое ужасное состоит в том, – отозвался Потман, – что, как я подозреваю, Кинфагд и его ребята делают то же самое на девятнадцатой палубе. Мордалиуб сильно досадовала на то, что они не выполняют свой долг перед ней и не вступают в драки со всеми, кто попадётся на глаза.

– Действительно, – произнёс с чопорным неодобрением Трипио. – Сомневаюсь, что я когда-нибудь пойму мыслительные процессы на органической основе.

– Тебе лучше оставаться в коридоре, – прошептал Потману Никос. В тусклом свете, лившемся из двери столовой – единственном участке на двенадцатой палубе, где ещё оставалась хоть какая-то энергия, – антигравитационные салазки покачивались позади них, словно лёгкая рыбачья плоскодонка у причала. Пережитая ими в лифте перегрузка лишила их стабилизатора, но все равно: то, что Люк велел доставить обратно в мастерскую-лабораторию, было легче отбуксировать на салазках, чем волочь на себе.