Эпос сербского народа

Можно также предположить, что мотивы сказочного, легендарного, агиографического характера проникали из книги в народ. Конечно, не следует думать, что монах или простонародный грамотей читал, а гусляры слушали и тут же сочиняли песню. Между книгой (рукописью) и гусляром мог быть посредник — человек с хорошей памятью, одаренный повествовательными способностями, который рассказывал о том, что случилось в стародавние времена. Впрочем, не будем преувеличивать значение сказочных элементов в сербском эпосе. Свадебные поездки, столь многочисленные, вряд ли отражают схемы и «цепочки мотивов» предполагаемого праэпоса. Их красочные подробности отражают реальные условия балканской жизни XV—XVII вв., когда провезти невесту и свадебные дары из Приморья в центральные области Боснии или из Буды к нижнему Дунаю было делом весьма опасным, требовавшим значительной вооруженной свиты и тщательного выбора деверя и верных сватов.

В сербских мифологических песнях встречаются отзвуки легенд Запада и сказок Востока. Остановимся на одном из сюжетов, вероятно более древнем, чем все песни так называемых «исторических» циклов. В песне «Царь Дуклиян и Иван Креститель» (см. перевод в этом сборнике) рассказывается, как два побратима играли у синя моря. Дуклиян подбрасывал золотую корону, Иван Креститель — яблоко. Яблоко упало в море. Дуклиян, чтобы утешить плачущего побратима, вызвался достать яблоко из морской пучины. Иван тотчас же полетел на небо и спросил у бога, смеет ли он поклясться его именем лживо, чтобы отнять корону у царя. Бог ответил, что может клясться, но не его именем. Когда Дуклиян вынес побратиму яблоко на берег и они возобновили игру, Иван нарочно бросил яблоко в море и снова стал жаловаться и причитать. Дуклиян и на этот раз согласился нырнуть на дно морское, но просил Ивана трижды поклясться, что он не тронет его короны. Иван поклялся именем божьим. Царь Дуклиян положил корону под шапку и приставил к ней ворона на стражу. Когда он погрузился в море, Иван заморозил воду и схватил золотую корону. Ворон закаркал. Дуклиян его услышал и, проломив двенадцать слоев льда, появился на суше. Распустив огненные крылья, он погнался за Иваном Крестителем и настиг его у небесных врат. Дуклиян схватил похитителя за ногу — с тех пор у людей на ноге выемка.

Симпатии певца скорее на стороне царя с огненными крыльями, который помогает побратиму в беде. Иван Креститель выведен как обманщик, вор и нарушитель клятвы. Похищенная корона называлась в конце песни солнцем, что указывает на космический характер этого мифа. Имя царя Дуклияна восходит несомненно к Диоклетиану (примечательно и то, что она возникла в Черногории, средневековая Дукля, родина римского императора). Однако связь с императором Диоклетианом скорее внешняя (влияние местных поверий). Вся песня-легенда пронизана неоманихей-скими (богумильскими) воззрениями, распространенными в средневековой Боснии⁵. В представлении неоманихеев сатана помогал богу творить мир и от ангелов получил «космический материал» — солнце, месяц, звезды. Вода (море) обозначает первоначальный хаос. Из этого хаоса ангел воздвиг солнце. В более строгих и древних манихейских легендах Сатана — единственный творец материального мира. Уже А. Н. Веселовский® связывал космическую корону с построением вселенной и солнечным символом, который находился и в знаменитом иудейском «Откровении Баруха», весьма ценимом богумилами. Известно, что по манихей-ской традиции Иван Креститель — лжепророк и ангел зла (может быть, отсюда в песне его козни и обманы). Весьма вероятно также, что песня представляет более новую фазу первоначальной легенды. В поздних богумильских текстах боснийские «еретики» относятся к Иоанну более терпимо. Быть может также, что некогда в легенде вместо Иоанна Крестителя был излюбленный богумилами евангелист Иоанн — как предполагал Веселовский. В разных версиях легенда эта распространена среди всех славянских народов и на северо-востоке Азии (у якутов, тюрков Алтая, тунгусов, бурят). Мы не считаем верным утверждение Веселовского, что она возникла первоначально в Сибири «независимо от Ирана». Веселовскому еще неизвестны были манихейские центры в Средней Азии²⁰ и на Алтае, и в Восточном Туркестане, погибшие во времена нашествия монголов. Таким образом было несколько центров, откуда распространялась легенда, и балканский не зависел от среднеазиатского (сообщаясь с Сирией, Арменией и влияя на Италию и Южную Францию).