Эпсилон Эридана

Маша поняла, что он хотел сказать. "Вихрь" на какое-то время уже развивал немыслимую скорость, явно перешагнув роковой порог. Сначала – в одну сторону, затем – в противоположную, вынырнув у коллапсара. И все живы. Даже вроде бы здоровы.

После следующего прыжка "Вихрь" миновал систему еще одного коллапсара, на этот раз – Кроноса. На некотором расстоянии от "черной дыры" располагалась небольшая звезда с единственной планетой. Тем самым Феликситуром, где нашли странную серную жизнь и где впервые наблюдали макулу. Над планетой висела покинутая орбитальная станция "Гравитон-4".

Но и у Кроноса "Вихрь" задерживаться не стал. Он разогнался до двухсот пятидесяти пяти тысяч. Так быстро не летал еще ни один пилотируемый корабль Земли. А для неведомой силы, упорно толкавшей звездолет к неведомой цели, это оказалось не пределом. Цифры лага продолжали мелькать. Был побит рекорд скорости автоматических экспериментальных зондов. Давно уже должно было сказаться предсказываемое теорией относительности и многократно подтвержденное опытами уменьшение массы тел, приближающихся к абсолютной единице, то есть к скорости света. Но этого не происходило. А перегрузки начали спадать.

– Генрих, что происходит? – спросила Маша.

Угрюмов страдальчески морщился. С усилием оторвав голову от мягкого ложа, он поочередно рассматривал свои руки, удивляясь тому, что они все такие же, как и прежде, и их не больше двух.

– Одно могу сказать, капитан: мы вроде живы. Гильгамеш, взвешивание производится пружинными датчиками?

– Пьезоэлементами. Такими же, как и на исследовательских зондах. Кроме того, учитывается весь объем упругих деформаций кресла под тяжестью тела.

– Тогда мне нечего возразить. Если приборы и врут, то делают это на редкость дружно. А на редкость дружно они могут врать только тогда, когда не врут вовсе.

"Вихрь" плавно миновал отметку в двести девяносто восемь тысяч километров за секунду, потом – в двести девяносто девять, после чего лаг отказал, поскольку никому в голову не приходило откалибровать его на значения, превышающие скорость света в вакууме. Но по видимому уменьшению оптической звезды Винтим, входящей в систему Кроноса, можно было без труда догадаться, что скорость по-прежнему растет.

– Вот мы и на том свете, – сказал Реджинальд. – Со всеми своими грехами и пороками.

Вопреки обыкновению, голос его прозвучал едва ли не печально. Спохватившись, острослов добавил.

– Одно радует: Луизке тоже досталось.

Но никто не смеялся. Настал момент, когда движение окрестных звезд уже различалось невооруженным глазом. Тригонометрические вычисления давали результат, выражающийся в миллионах километров за секунду, – скорость света была превышена в десятки раз. Мало того, "Вихрь" совершил еще один прыжок, и когда вынырнул, звезды посыпались, как снежинки, налетая спереди и исчезая позади, одновременно описывая медленные круги по отношению к оси полета. Это было совершенно не похоже на картину звездного неба при релятивистских скоростях, хорошо известную любому образованному человеку. Это было похоже на кадры безграмотного фантастического фильма. При реальном околосветовом полете такое не наблюдается. В реальности все звезды окружающего мира собираются в слабое светящееся пятнышко прямо по курсу. А за кормой, после зоны густого фиолета, скапливается непроглядная тьма. Таковы уж законы досветового мира.

Законы, которые "Вихрь" явно обогнал и все продолжал ускоряться. Казалось, еще чуть-чуть, и раскаленные частицы космического снега не успеют уступить дорогу. Один раз огромное, косматое от протуберанцев светило, пылающее доброй сотней Солнц, пронеслось так близко, что заставило замереть и без того тяжело бьющиеся сердца. Удивительно, но его успели рассмотреть. Потом выяснилось, что относительно нормальной оставалась только кардиограмма Угрюмова.

Астрофизик успел уверовать в надежность эксперимента, проделываемого над кораблем и экипажем. Перестав волноваться за собственную судьбу, он упивался уникальностью происходящего, с увлечением следил за развитием событий.

Происходил самый очевидный прорыв к столь отдаленным горизонтам, которые из земных лабораторий попросту не различались. Прорыв к настоящей свободе перемещений. Все то, что удалось достигнуть до этого момента, воспринималось как детское, смешное топтание перед световым барьером. Так, и только так, разум достоин скользить во Вселенной – со скоростью своей собственной мысли, не обременяясь заботами о способах достижения какого угодно места. Участие в событии подобного размаха, что и говорить, захватывало. Новизна ощущений потрясала. Генрих чувствовал себя острием раскаленной иглы, легко пронзающей податливую мглу. Ничто не могло встать на его пути. Он потерял представление о бренном теле. Осталось одно сознание, замершее в немом восторге перед мощью пробудившихся сил. Ничего подобного ни ему, ни любому другому члену команды переживать не приходилось. Да и никому из землян вообще.