Эра беззакония

Полз вдоль заборов, стучался в ворота, а где не было во дворах собак, заползал на крылечки, скребся в двери и просил у людей помощи. Хотя бы согреться… Люди как вымерли. Сидели за запертыми дверьми и не подавали признаков жизни. В окнах горел свет, над крышами курились дымки, а его стонов и просьб, как бы, никто не слышал. Лишь от одного дома его отогнали угрозой добить окончательно. Голос из-за двери звучал молодой и сильный, угроза в нем нарастала по мере повторения просьб, и Сергей предпочел из двора убраться. В одном из проулков он нашел стожок сена и зарылся в него с головой. Понемногу замерзал, отключался, терял сознание. Приходил в себя и пытался ответить на последний, не выясненный до конца, вопрос: «Почему он еще стоит? Этот мир… Не рухнул, не рассыпался под грузом самоубийственной мерзости. Не потонул в потоках зла. Изъеденный ложью, сочащийся деньгами, словно гноем… Мир, потерявший способность любить. Что его держит?..»

Судьба неспроста сохранила Сергею жизнь. Продержался день, отогрелся у Вероники, получил ответ и на этот вопрос. Увидел собственными глазами.

«Кто такой Калмычков? Мент. Во всей красоте и мерзости. Приехал по приказу начальства. Потопчется, найдет сумку и отбудет…» — так думал Сергей, выглядывая в чердачное оконце.

А Калмычков протаранил головой джип!.. Почему? Зачем?..

Нет никакой выгоды! Медаль не дадут, а риск был смертельный. Расследование повисло? Так ради этого не прощаются с жизнью. И мстят не такой ценой.

Зачем он попер на амбразуру? Сергей повидал ментов, натерпелся. Еле живой сбежал из участка… Мент всегда мент, куда его ни целуй. Чтоб за бомжа заступился? Да их миллионы по всей стране закопали, пока такие заступнички себе бабки гребли. Нет, не из-за бомжа.

Сергей до рассвета промаялся в недоумении. Ушли на работу родители Вероники. Она принесла ему теплой каши. Ахала по поводу ночных событий. Рассказывала…

Он подкрепился и пошел своей дорогой. Вероника одела его в старое отцовское пальто, дала с собой немного еды и сто рублей. Стояла у калитки и смотрела, как он бредет к станции.

Пока шел, и потом, в тамбуре электрички, пребывал все в том же недоумении. «Почему Калмычков бросился на джип?» Не было у него объяснимой причины. Даже глупость — не в счет! И сумасшествие, и аффект… Тем более — подвиг! Кого он спас? Все умерли. Он прыгнул-то, чтобы успели убить тех, кто в джипе.

Почему же Калмычков, эта сволочь законченная, поднялся над жизнью и смертью, бросившись на несущийся джип? Ради чего?.. Не было у Калмычкова мысли о подвиге. О выгоде и причине. И прыгать желания не было. Но прыгнул! Вопреки всему.

«Где пресловутый Фрейд, выводивший поведение человека только из интересов тела? Выкиньте на помойку вместе с его либидо. Чтобы не лгал, не оправдывал в нас рвущееся к господству животное…» — Сергей все понял. Про Калмычкова, и про свой последний вопрос, и про мир, и про себя, глупого. Вспомнил погибшего Яшу Келдыша и старика Канта с его шестым доказательством. Сердце рвануло из груди от радости!

«Больше человек, чем его тело! Как бы ни тешил ненасытную утробу, не сводил себя до состояния скота. Наукой, прогрессом, политикой и деньгами. Не деньги дают миру Жизнь. Он рухнет именно тогда, когда денег будет много и хватит всем! Но не останется того, кто бросится наперерез очередному джипу. Иссякнет Божий промысел о нас».

Элетричка неслась куда-то, скрипя и повизгивая. Таранила железным лбом морозное пространство. В окошке тамбура мелькали столбы да занесенные снегом елки. Станции попадались реже. Народу заметно убавилось, и Сергей перебрался из тамбура на пустую скамейку. «Авось не попрут?..» Сел у дверей, в уголке. Пристроил затылок на спинку, чуть вытянул ноги и под стук колес уснул. Без снов, забот и планов. Умиротворенно. В ощущении тихого счастья. Последние его мысли утонули в сладкой надежде: «Дойду до них. Доползу, доковыляю. Обниму! И больше никогда не потеряю… Жить еще можно, еще не вечер. Своими глазами видел. Главное — двигаться. Идти в правильном направлении…»

В вагоне ехали люди. Человек двадцать: мужчины, женщины, старики и молодежь. Куда-то спешили, посматривали на часы, подгоняли время. У всех есть заботы, дела. Деньги, работа, дома и квартиры, семьи, подружки, любимые, пиво и прочие радости, о которых не принято говорить вслух. У каждого есть свое. Разное. Но лица у тех, кто дремал, и тех, кому не давали спать мысли, были чем-то похожи. У старых и молодых, мужчин и женщин. Жесткие, напряженные, агрессивные… Готовые к атаке и отпору. ДОТы и ДЗОТы. Глаза — пулеметные жерла в амбразурах глазниц. Теперь они у всех такие — зеркало души.

Только в углу, на крайней скамейке, откинулся и посапывал во сне человек с совершенно другим лицом. Бомж-не-бомж? Молодой, старый? Трудно понять… В мятом пальто, каких не носят лет сорок, без шапки. Спит. Запрокинул лицо в следах свежих побоев: развороченная губа, заплывшие синяками глаза, рассеченный подбородок, опухший нос. Маска для фильма ужасов… И улыбка: безмятежная, как у ребенка.