Эра беззакония

Лагутин делал вид, что зашел потрепался, но Калмычков разглядел бегающие глаза и не свойственную майору зажатость.

— Темнишь, Саня. Что-то случилось?

— У меня? — переспросил Лагутин. — У меня ничего…

— А у кого? — спросил Калмычков.

— У тебя, — ответил Лагутин. — Не знаю, как и сказать… Скользкая ситуация.

— Скажи, как есть, — Калмычков насторожился: «Что еще за новости?»

— Не подумай. Я в твои дела не лезу. Но промолчать, нехорошо будет, — Лагутин перестал мяться. — Бумагу на тебя видел, даже две. У генерала.

— С каких пор ты генеральские бумаги читаешь? Сам дает? — удивился Калмычков.

— Не генерал. Секретарша его, Танечка, — ответил Лагутин, и щеки его пошли пятнами. — Мы с ней как-то, после прошлого Дня милиции… Моей не скажи! Разок только, по пьяни. Случайно! — Лагутин, оказывается, решал сложную задачу: «Быть или не быть». Кололся перед Калмычковым в связи с генеральской секретаршей, чтобы объяснить доступ к документам. С одной стороны — выручал Калмычкова, с другой — топил себя и Танечку.

— Пойми, — объяснял Лагутин. — Она хорошо к тебе относится. И я, тоже. А Перельман ваш… Одним словом, он на тебя два рапорта генералу подал. Один — о наказании за невыполнение приказа по какому-то самоубийству. И заметь, сразу «неполное»! Не «выговор», не «строгач»… «Предупреждение о неполном служебном соответствии»! Танька как прочитала, хотела тебе звонить, но струсила. Ей за утечку, сам понимаешь, что будет. Выкинут, и хрен где потом устроишся! Меня позвала. Знает, что пересекались. Смотри, Николай Иванович, я тебе как человеку.

— Успокойся, Саня, — сказал Калмычков. — Если бы во мне сомневался, разве пришел бы?

— Не уверен. Про Перельмана все управление в курсе — редкая гнида. А тебя в Питере знают, кому надо… — Лагутин прикурил от калмычковской зажигалки.

— Короче, — продолжил Саня. — Второй рапорт в Управление собственной безопасности. Просит проверить твои связи с коммерческими структурами. Конкретного не вменяет, но ход мыслей ясен. Копает под тебя. Убрали Макарыча, теперь его людей зачищают. Сволочь московская!

— Спасибо тебе, Саша. И подруге твоей спасибо. Думал, нормальных людей не осталось… — Калмычков не мог подобрать нужных слов. Редко кто с добром приходит. Благодарные слова в памяти всяким хламом завалены. — Спасибо, Саша! Не забуду.

— Я чего?.. — засмущался Лагутин — Татьяна обещала до обеда папочку с рапортами придержать, не понесет на подпись. Просись на прием к генералу, он людей понимает. Может, успеешь упредить?

— Попробую, — Калмычков задумался. — Ты ей скажи: пусть не подставляется. Не надо из-за меня. Пусть, как положено, делает.

— Если генерал не напомнит, она до обеда продержит, — сказал Лагутин. — Еще раз прошу: моей не проболтайся. Или Валентине.

Лагутин пожал на прощание руку и вышел из кабинета.

«Молоток, Сашка! — думал Калмычков. — Предупредил. Однако, гусь каков! Валентина его в пример ставила: «Отличный семьянин! Вечерами дома…» А он генеральскую секретаршу закадрил. Подпольный Дон Жуан. «Я только разочек…» Ну, гусь!..»

На душе потеплело. Аж два человека не побоялись подставиться из-за него. Бескорыстно, во вред себе. Значит, жить еще можно: есть люди в МВД! И на гражданке — найдутся! Обойдется он без милиции. Похоже, судьба!

Если бы не перельмановские рапорты, еще цеплялся бы за службу. А теперь — дудки! Придется уволиться по собственному желанию. «По всей морде вам, господин Перельман, с вашими рапортами».

Еще вчера почуствовал: приказ о внутреннем расследовании — первый ход. Игра идет на выбывание. Но чистого Калмычкова уволить трудно. Это Перельман понимает. Обгадить решил.

Пусть покопается Калмычков в делишках Центрального РУВД. Пусть вываляется в чужих грехах, как бомж на помойке. Людей подставит, провоняет протоколами на своих же товарищей. Потом — пара-тройка взысканий. Лети Калмычков!.. Кто пожалеет стукача?

«Хрен вам!..» — сжал кулаки Калмычков.

Надо уйти героем. Отказался, мол, на товарищей компромат лепить. Совсем другое дело! Обеспечена помощь бывших сослуживцев после ухода на гражданку. А помощь понадобиться. Крыша не крыша, но обращаться придется не раз. Пострадавшему за правду — кто откажет?

Логика в этих построениях есть. Но душа… Душа приросла к серой форме и никак не соглашается с доводами. Уперлась душа. Тринадцать лет чистой выслуги из памяти не выкинешь.

«Каким наивным лейтенантом я пришел в свое первое отделение!» — вспомнил он. Старики шутили: «Калмычков цепкий, как легавая…» А ему нравилось! По нем работенка. Не в бумажках копаться, хотя и этого хватало. Землю рыл, ноги до задницы стирал. Тогда еще считалось, что задача милиции — ловить преступников. Он и ловил. То есть, рылся в помойках, промерзал в засадах, погружался на такое дно человеческих отношений, о котором прежде не догадывался. Осваивал азы.