Эра беззакония

Калмычков остался один. Полистал журнал исходящих. «Хорошо мужики придумали». Запросы отправили дублем — исполнителям и начальству. Чтоб вышло быстро и без отлынивания. Еще вопросник пришпилили на тридцать восемь пунктов. Очень квалифицированный вопросник.

«Вот тебе данные, а заодно и систематизация!» Рационально.

Через пятнадцать минут принесли первый ответ. Из Екатеринбурга. Калмычков удивился оперативности тамошнего начальника КМ, но вспомнил про разницу в часовых поясах. Удивляться пришлось и другому. Как присланный ответ отличался от коротких справок, полученных в Питере. Небо и земля! Чудо-вопросник состряпали «вологодцы»!

Калмычков изучал екатеринбургские материалы, а уже принесли Самару и Курган. Через час ответы стали поступать один за другим.

К двенадцати дня, когда закончился «часок покемарить» и оба «вологодца» прильнули к кофейнику, Калмычков получил все ответы на запросы. Последним отстрелялся Московский ГУВД. А перед Москвой, как в сводке о погоде, согрел теплом родного дома отчет, подписанный генералом Араповым.

Посовещавшись, решили обед перенести на ужин.

Пустельгин с Калмычковым сели за просмотр отчетов, а Лиходед принялся заносить ответы на свой вопросник в компьютер.

По тому, что видел Калмычков на мониторе, выходило, что Лиходед не просто грамотный пользователь, но и программирование ему не чуждо. «Надо будет спросить, что заканчивал».

Бершадский велел «вологодцам» передать материалы штатным аналитикам, но они не удержались и принялись искать систему сами. Жадность и спортивный азарт. Примерно к семнадцати закончили. Пустельгин отправил Лиходеда отнести данные. Сам же спросил Калмычкова:

— Нащупал что-нибудь?

Калмычков отрицательно помотал головой.

— И я не ухватываю… — признался полковник.

Когда вернулся Лиходед, с надеждой повернулись к монитору его компьютера. Но пифия, то бишь база данных, жестоко надругалась над хрупкой надеждой. Отчеты не выявили систем и закономерностей.

Любые фильтры и группировки показывали всего один объединяющий признак: фиксацию момента самоубийства на видеокамеру.

Все остальное: возраст, социальная принадлежность, профессия, пол, вид оружия, даже способ самоубийства — не поддавались объединению в мало-мальски корректные группы. Только случайные совпадения.

Это называется словом фиаско.

Молча оделись и вышли на улицу. Перекусили в пивном ресторане. Но даже дорогое и вкусное пиво не развязало языков. Восьмого, с утра, Бершадский потребует доклада.

Бомба для министра

8 ноября, вторник

Впервые в жизни Калмычков проспал на службу. Даже в Ксюнином младенчестве, когда укачивал ночами беспокойную малышку, давая передохнуть Валентине, даже тогда оставался точен, как часы. Семь ноль-ноль, ни минутой позже. А сегодня проспал! Без уважительной причины.

6 ноября, в воскресенье, работали с «вологодскими» по «короткому дню». До пятнадцати ноль-ноль высасывали из пальца доклад Бершадскому, потом разошлись готовиться к празднику. У них семьи: надо — то, надо — се, а Калмычкову — чего готовиться?

Провел очередное телефонное совещание с питерской группой. Очередное отсутствие результатов. Отзвонился генералу Арапову. Перельмана тревожить не стал. И так на душе погано.

Хотел пошататься по магазинам, но толпы народу отбили охоту в первом же супермаркете. Прихватил бутылку хорошего коньяка, еды в пакетиках, поехал в гостиницу. Паршивое настроение усугубилось вынужденным бездельем. «Не слишком ли у нас много праздников?»

Ближе к вечеру уполовинил коньяк, и общаясь с телевизором, пытался вырваться из плена безрадостных мыслей. Переключал каналы с концерта на концерт, а в голове сидели осколки эпизодов расследования. К ночи бутылка опустела, а Калмычков провалился в непонятное состояние, только внешне напоминающее сон.

Он чувствовал себя погруженным в вязкую зеленую жидкость. Как отрезанный аппендикс в банке с формалином. Барахтался в ней, рвался куда-то. Искал что-то важное. Какой-то смысл. А тот ускользал самым паскудным образом. И так, раз за разом, по кругу, все бессмысленнее и тупее.

В конце концов его затянуло в трясину бредовых видений, каких не бывало даже в годы запойного пьянства, имевшего место в его биографии между «старшим опером» и «начальником УР отделения».

Он проспал восемнадцать часов, проснулся измотанным и вконец одуревшим от сломанного распорядка. Еле соображая, добрел на трясущихся ногах до туалета и обратно. Посмотрел недоуменно на часы, выкурил сигарету и рубанулся еще на час, под тоскливую мысль о подкравшейся паранойе.

Ноябрьским вечером, в семь часов, ничуть не светлее, чем утром. Проснувшись, Калмычков только по электронным часам телефона определил время суток. Вспомнил, что собирался посмотреть, как москвичи отмечают этот, не пойми какой теперь, праздник. И перекусить бы.