Эра Дракулы

Для сюжета я нуждался во множестве вампиров, так как Дракула превратил бы немалое число британцев в свое потомство, начиная с парочки персонажей Стокера (Артура Холмвуда, Мины Харкер) и продолжая реальными людьми, от королевы Виктории до орды уличных проституток и полицейских. Я решил, что если Дракула заменит принца Альберта на месте консорта Виктории, то все остальные литературные вампиры выйдут из подполья и прибьются к его двору, надеясь достичь высокого положения. После графа самым известным вампиром в литературе был лорд Ратвен доктора Полидори («Эра» вышла еще до «Сумерек», «Настоящей крови», «Баффи» и других франшиз, которые получат свое в следующих книгах), поэтому он выдвинулся вперед, занял место премьер-министра Англии и ему предстояло находиться вблизи основных событий в течение всего цикла (в «Кроваво-красном бароне», втором романе серии, Ратвен у меня выполняет роль своеобразного Джона Мэйджора при Дракуле – Маргарет Тэтчер). Для остальных главных вампирских персонажей я взял менее известные имена, заимствуя их у Александра Дюма (из повести «Тысяча и один призрак»), графа Эрика Стенбока (из «Правдивой истории вампира», рассказа, который я нашел в антологии Джеймса Дики «Немертвые»), Джорджа Ромеро (из «Мартина») и всегда надежного Анонима (из «Таинственного незнакомца») при создании образов Костаки, Вардалека, Мартина Куды и фон Клатки. Я решил, что не буду воскрешать Кармиллу Ле Фаню, но по крайней мере упомяну ее, а также посчитал обязательным немного посмеяться над настоящей Елизаветой Батори (моя графиня большим обязана Дельфин Сейриг и фильму «Дочери тьмы», а не истории) и модными кровососами Энн Райс. Я радовался, набивая в роман столько известных вампиров, сколько было возможно, и даже написал речь, в которой Ратвен с изрядной наглостью перечисляет кровососущих пэров своего времени, крайне грубо о них отзываясь. В последующих романах мне доставляло удовольствие работать с доном Себастьяном де Виллануэвой Леса Дэниэлса и принцессой Азой Вайдой Барбары Стил, хотя я осторожно подхожу к этому вопросу, опасаясь придумывать слишком много для персонажей, созданных другими авторами, ведь они, возможно, еще не расставили все точки в судьбе своих творений.

Последним элементом, который занял свое место, был непосредственно сюжет. Мне требовался хребет для истории, который дал бы исследовать созданный мною мир, какая-то интрига, которая позволила бы провести читателей по моему Лондону, от трущоб до дворцов. Историю о Джеке-потрошителе было бы трудно исключить из «Эры Дракулы», но идея, что неизвестным серийным убийцей оказывался вампир (тема, которую Роберт Блох осветил в рассказе «Искренне ваш, Джек-потрошитель», а потом уже ее перекраивали на все лады), показалась мне не только несколько устаревшей, но и не совсем подходящей для сюжета, где вампиры действуют открыто, а не прячутся в тумане. Таким образом, в перевернутом мире Джек-потрошитель должен был стать убийцей вампиров. Стокер любезно назвал одного из последователей Ван Хелсинга Джеком, сделал его доктором и намекнул, что события, пережитые им в романе, явно толкнули персонажа на грань безумия. В результате доктор Сьюард стал моим Джеком-потрошителем, обезумевшим из-за того, что пронзил колом Люси Вестенра, которую любил, и преследовавшим проституток в Уайтчепеле. Дабы запутать ситуацию еще больше, я превратил Мэри Келли, последнюю жертву убийцы, в потомка вампирши Люси и в ее подобие. История Потрошителя сегодня столь же любима теоретиками заговоров, как и убийство Кеннеди, и было довольно естественно изобразить эффект, который эти преступления оказывали на переменчивое общество. С убийцей на свободе остальные персонажи романа имели все причины – как благородные, так и довольно корыстные – найти его, помешать или помочь ему, извлечь из безумств Джека пропагандистскую выгоду. Я пытался, стараясь казаться не слишком серьезным, соединить те чувства, которые испытывал к 1980-м, когда британское правительство превратило «викторианские ценности» в лозунг, с настоящими и воображаемыми 1880-ми, где в тумане лилась кровь и повсюду ощущалось социальное беспокойство. Убийства Потрошителя также придали роману структуру: реальные даты преступлений – я не смог воспротивиться соблазну и добавил самую знаменитую вымышленную жертву Джека, Лулу Франка Ведекинда, к его историческому списку – стали вехами сюжета, а другие реальные события, вроде речи Бернарда Шоу и поддельных писем Потрошителя прессе и следствию, также стали частью фантазии.