Эра Дракулы

Кто-то ударил Годалминга в голову. Заверещали полицейские свистки. Сэр Чарльз, решив, что снова оказался в гуще африканской битвы, взял руководство на себя, раздавая приказы, выстраивая констеблей по стойке «смирно» и размахивая пистолетом.

Из Скотланд-Ярда высыпали подкрепления, вызванные волнениями. Многие потрясали оружием: сэр Чарльз любил, когда его люди были вооружены, не важно, что там утверждали правила. Комиссар приказал им усмирить толпу. Вытащив дубинки, отряд полицейских парой ударов повалил на землю нескольких оставшихся зевак, оттесняя их к набережной. Годалминг увидел, как «новорожденный», заколовший Маккензи, ударил палкой по голове священника. Констебли погнали толпу в туман. Убийца не вернулся.

Маккензи лежал лицом вниз на булыжниках, не двигаясь. Темное пятно на спине его пальто указывало на то, что ему нанесли удар прямо в сердце. Карпатец стоял над ним, держа в руке окровавленный нож, на лице его не отражалось ничего.

— Арестуйте этого убийцу, — приказал сэр Чарльз.

Трое «новорожденных» вокруг него засомневались. Годалмингу стало интересно, смогут ли они подчинить себе старейшину. Карпатец презрительно отбросил прочь нож и протянул руки. Один из полицейских послушался приказа, застегнув совершенно условные наручники вокруг запястий древнего упыря. Тот мог сломать их, слегка повернув локоть, но позволил себя увести.

— Мы ждем от вас объяснений, — сказал сэр Чарльз, вытягивая вверх палец, словно давая вампиру повод укусить его.

Констебли утащили гвардейца прочь.

— Вот так лучше, — заметил комиссар, обозревая спокойствие. Улицы расчистили. Краска капала со стен. По булыжникам мостовой катились ракеты для фейерверков и шлем какого-то полицейского, но порядок навели жесткой рукой. — Вот так мне нравится гораздо больше. Режим и дисциплина, Годалминг. Вот что нам нужно. Нельзя расслабляться.

Со всей решительностью сэр Чарльз вернулся в здание, за ним последовало несколько человек. Нападение аборигенов отразили, но Годалминг слышал, как в джунглях бьют барабаны, призывая еще больше каннибалов. Какое-то время он стоял в тумане, и в голове его крутились разные мысли. Из всех, кто здесь был, только он один — и еще убийца — действительно понял, что произошло. Артур обретал силы, ему становились подвластны озарения и чувства если не старейшины, то вампира, которого уже нельзя было считать «новорожденным». Он обозревал спокойствие и видел хаос, таящийся под ним. Лорд Ратвен наказал ему искать выгоду, а найдя, безжалостно ее преследовать. И сейчас Годалминг узнал нечто такое, что явно можно было обернуть в свою пользу.

Глава 47 ЛЮБОВЬ И МИСТЕР БОРЕГАР

Он стоял перед открытым камином, сложив руки за спиной и ощущая жар. Даже короткая прогулка от Кэвершэм-стрит до Чейни-уок проморозила его до костей. Бэйрстоу разжег огонь заранее, и в комнате стояло приятное тепло.

Женевьева вошла, словно кошка, знакомящаяся с новым домом, останавливаясь то на том, то на этом и осматривая, почти пробуя на вкус предметы, прежде чем поставить на место, иногда слегка меняя их положение.

— Это Памела? — спросила она, держа последнюю фотографию. — Она была красивой.

Борегар согласился.

— Многие женщины отказались бы фотографироваться, находясь в положении, — сказала Женевьева. — Это могло показаться неприличным.

— Памела не была похожа на остальных женщин.

— В этом я не сомневаюсь, если судить по ее влиянию на оставшихся в живых.

Борегар вспомнил.

— Но она не хотела бы, чтобы ты страдал всю свою жизнь, — продолжила Женевьева, ставя фотографию на место. — И она бы точно не хотела, чтобы ее кузина меняла форму, стремясь походить на нее.

У Борегара ответа не нашлось. Женевьева заставила его посмотреть на свою недавнюю помолвку в другом свете. Ни он, ни Пенелопа не были честны друг с другом и с самими собой. Но он не мог упрекать в этом Пенелопу, или миссис Чёрчвард, или Флоренс Стокер, так как во всем был виноват сам.

— Что ушло, то ушло, — продолжила Дьёдонне. — Я-то знаю. Я хоронила столетия.

На секунду она сгорбилась и комически изобразила трясущуюся старуху, потом выпрямилась и убрала волосы, упавшие на лоб.

— Что будет с Пенелопой? — спросил он.

Женевьева пожала плечами.

— Нет никаких гарантий. Я верю, что она выживет и, по моему мнению, вновь станет собой. Может, в первый раз за всю свою жизнь.

— Она тебе не нравится, ведь так?

Дьёдонне остановила мерный шаг и склонила голову набок, задумавшись.

— Возможно, я ревную, — ее язык пробежался по белоснежно-ярким зубам, и Чарльз неожиданно понял, что Женевьева находится гораздо ближе, чем это позволяла скромность. — С другой стороны, кажется, она не слишком-то мила. В ту ночь, в Уайтчепеле, когда меня ранили, она не произвела на меня впечатления сочувствующей дамы. Слишком тонкие губы, слишком зоркие глаза.

— Ты понимаешь, чего ей стоило просто прийти в такой квартал? Отправиться на мои поиски? Это противоречило всему, чему ее учили, всему, что она знала о себе самой.