Эра Мориарти

Я был рад перемене темы, поскольку слова Холмса меня вовсе не успокоили. Я помнил, как они ссорились вчера с Элеонорой (нет, тогда ещё Патрисией). Наши милая секретарша последнее время полагает постоянное имя ещё одним способом закрепощения женщины, и потому меняет своё собсвенное каждый день, а то и по несколько раз на дню. Но как бы она ни называла себя вчера вечером, с Холмсом она поссорилась всерьёз. И даже прокричала с надрывом и слезами в голосе, что по-настоящему понять женщину не способен ни один мужчина, и убежала, хлопнув дверью, а мой друг остался сидеть на диване, кутаясь в плед и бурча под нос какие-то только ему внятные едкие замечания и колкости. Элеонора (Патрисия) вчера была очень расстроена и обижена, а юные леди в таком состоянии способны на всякие глупости. Особенно юные леди, считающие себя уже вполне взрослыми дамами…

Стараясь отвлечься, я рассказал Холмсу о намерении вытащить наружу своего внутреннего демона, пришпилить его к бумаге и уничтожить, превратив в развлекательную историю для публики. Ради пущей забавы и интриги я собирался сделать своего героя безымянным, обозначенным лишь цифрами, и даже придумал ему трёхзначный номер, начинающийся с двух нулей и показавшийся мне не только красивым, но и полным глубинного смысла. Ноль и сам по себе достаточно привлекательный и глубокомысленный знак – отсутствие чего-либо, пустота, закрытая сама в себе. А уж удвоенный ноль, пустота, помноженная на пустоту, показалось великолепным решением, изящным и вполне достойным запечатления на бумаге.

Однако Холмс, хорошо разбирающийся в нумерологии, прояснил всю глубину моих заблуждений. Он согласился со мною в той части, что смех и праздный интерес случайной публики – самое действенное оружие против терзающих нас внутренних страхов, но при этом безжалостно высмеял столь понравившийся мне номер. Ноль – сильный знак, но два нуля, поставленные рядом, способны вызвать только презрительное недоумение у любого мало-мальски знающего человека, поскольку взаимно уничтожают друг друга. Да и зрительный образ, – о котором я, к стыду своему, совсем не подумал, – получается не слишком приличный.

Тем временем уже почти рассвело, хотя солнца по-прежнему не было видно на мутно-сером небе – то ли из-за привычной для Лондона облачности, то ли из-за не менее привычного в последнее время смога. В гостиную забрёл сонный мальчишка в намерении, пока никто не видит, выпить стаканчик-другой содовой воды с сиропом, аппарат для газирования которой располагался в углу как раз за моим креслом. Мальчишка был сильно разочарован, обнаружив в комнате нас с Холмсом. Недолго думая, я огорчил его ещё больше, вручив шиллинг и отослав в ближайшую лавку за бумагой и писчими принадлежностями – так не терпелось мне приступить к самоисцелению ещё до завтрака. Мальчишка поплёлся к выходу, зевая и цепляясь ногой за ногу, но я слегка подстегнул его прыть, сообщив, что по возвращении он может выпить два стакана сладкой газировки в качестве награды. Мальчишка заметно повеселел и убежал довольно резво, уже не изображая умирающего. А я вернулся к себе в каюту переодеться, поскольку начинался новый день.

***

– Её зовут Джейн. Она моя подруга. И у неё проблемы.

Элеонора решительно выпятила маленький подбородок, скрестила руки на груди и посмотрела со значением – сначала на Холмса, потом на меня. В своей короткой, но решительной речи она чётко выделила тоном два слова – «подруга» и «проблемы» – так, чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений в серьёзности и первого, и второго.

Похоже, мы с Холмсом оказались правы оба в своих надеждах и опасениях.

– Ватсон, – представился я, вставая и кланяясь. – Джон Ватсон.

При этом я неожиданно для самого себя имя почему-то выделил интонационно, словно оно имело особое значение. И чуть было не добавил – «секретный агент на службе Её Величества» – очевидно, сказалось утро, проведённое в муках творчества.

– Очень рада познакомиться, – Джейн, миловидная блондинка с тонкими чертами лица и огромными голубыми глазами, кивнула и очаровательно покраснела. Она выглядела настолько же ранимой и беззащитной, насколько Элеонора, с её рыжими кудряшками и вздёрнутым носиком, – решительной и боевой.

– Вздор! – прервала свою подругу Элеонора. – Оставь эти буржуазные любезности, у нас есть дела поважнее!

– Милые дамы, на борту «Бейкер-стрит» существует жёсткое правило – никаких важных дел до завтрака! – сказал Холмс, входя в гостиную, где я наслаждался обществом двух столь юных и очаровательных особ. Тон его был преувеличенно серьёзен, но глаза искрились весельем. – Кстати, а что у нас на завтрак?

– Омлет! И блинчики с джемом! – обрубила безжалостно мисс Хадсон.

Я содрогнулся.