Эра Мориарти

Он понравился мне еще меньше, когда на отвороте его шоферской куртки я разглядел значок принадлежности к партии гуманистов. Несмотря на то, что сейчас эта партия потеряла былой вес в обществе и входят в нее по большей части безобидные резонеры, любящие повздыхать о старых добрых временах и ни на что более решительно неспособные, мне все равно трудно с симпатией относиться к людям, с удовольствием рассуждающим о том, как было бы хорошо утопить вашего покорного слугу и всех прочих с их точки зрения недочеловеков в жерле рукотворного вулкана — пусть даже в наши дни дело у них и не идет далее разговоров.

Рыженькая официантка-моро принесла мой заказ, сверкнув в приветливой улыбке аккуратно подточенными клыками. Не львица, конечно, но тоже из крупных кошачьих — в «Короне и льве» держали марку. Стул моего соседа она обошла по широкой дуге. Полагаю, если бы ее хвост не был спрятан под форменной юбкой, он бы брезгливо подергивался — неприязнь моро и гуманистов взаимна, и странно было бы, будь это иначе. Мой сосед проводил ее мутным взглядом, лицо его страдальчески скривилось.

— Ненавижу их, — сказал он, склоняясь ко мне и дыша перегаром прямо в лицо, голос его звучал плаксиво и не совсем внятно: похоже, ополовиненный стакан перед ним был далеко не первым. — Раньше их не было! Как хорошо было… а теперь — куда ни плюнь… всюду. Лезут, гадят, отнимают работу у честных людей… Все отбирают. Все… Моего отца уволили, я тогда был совсем мальчишкой… сказали — все, больше людей в гвардии не будет. А он всю жизнь! Всю жизнь, понимаете?! У меня двое детей… Двое! Мальчик и… мальчик. Двое, да… накормить, обуть, одеть… школа… Знаете, сколько сейчас стоит школа? И Милли… как я могу сказать Милли, что работы больше нет? Никакой… потому что ее тоже отобрали эти… говорят, они надежнее. Говорят, женщины не боятся садиться в таксор, если за рычагами эти… что они, мол, не обидят. Можно подумать, я хоть раз! Хоть кого-то! Хоть пальцем! Но нет… столько лет… верой и правдой…

По его перекошенному лицу потекли пьяные слезы. Я хотел отсесть, но в этот миг Холмс звякнул о блюдце пустой чашкой и спросил, словно бы ни к кому не обращаясь:

— Так почему же вы его не убили, Алоиз? Если уж так ненавидели.

— Не знаю… — ответил мой сосед бесхитростно, и я понял, что он куда более пьян, чем мне показалось ранее. Так спокойно и почти трезво обычно говорят лишь те, кто через минуту-другую свалится под стол в полной отключке. — Сам не понимаю, инспектор… Мне ведь заплатили. Хорошо заплатили. У меня двое детей, понимаете, я не мог отказаться. И хотел убить. Сам хотел. Вчера хозяин парка сказал, что со следующей недели заменит нас этими тварями. Они, мол, надежнее. И отец… Я помню, как он пришел, растерянный такой. И сел у стола. Помню, как дрожали его руки. Он словно бы вмиг постарел лет на тридцать в тот день, понимаете? Он не мыслил жизни без гвардии. Так и не оправился, умер той же весной. Тихо так, словно уснул. Это уже не было страшно. А вот когда он сидел у стола, и руки его тряслись… старый такой… вот это да, это было страшно. Очень. Я не хочу, чтобы моим детям было так же страшно, как мне тогда. Что же мне оставалось делать, инспектор? Я должен был, да… должен. Но не смог.

— Алоиз, почему вы стреляли в кокарду?

— Форма, инспектор… — мой сосед жалко улыбнулся и вдруг захихикал. — Чертова форма! Честь и гордость… с детства мечтал. Я бы все равно не прошел по росту, даже если бы брали людей, но было бы не так обидно, да… Все честно. А он вот — прошел. Он ведь тоже гвардеец, так как же я мог? Должен был, раз взял деньги… но не смог.

Алоиз Кондеграст — а это без сомнения был он — перестал смеяться и подпер рукой тяжелую голову.

— Страшный человек, инспектор… страшная смерть. Я не хотел — так. Я должен был его убить, инспектор. Как честный человек. Один выстрел. Просто. Чисто. Я метко стреляю. Есть предложения, от которых нельзя отказаться. Он подошел ко мне утром, на вокзале. И саквояж у него был набит деньгами. Страшный человек, да… действительно страшный. Он заплатил. Много. Всего лишь за то, что я убью одного гвардейца… все равно какого. Они же все одинаковые, словно горошины из одного стручка. А я ведь и сам хотел! Бесплатно. Как отказаться, инспектор? Никак, да… мы поехали к парку, там всегда караул. Он хотел дать мне пистолет, но я сказал, что у меня есть. А он сказал, что так даже лучше. И что я обязательно должен стрелять в голову.

— Использовать дагеррографический аппарат для прикрытия тоже предложил он?