Эра воды

С вершины Олимпа до неба — рукой подать и в прямом, и в переносном смысле. Высочайшая гора Солнечной Системы, названная в честь обители греческих богов, вознеслась или, скажу прямее, вспучилась над поверхностью Марса гигантским литосферным прыщом на добрых двадцать шесть километров в высоту и более чем на пятьсот — вширь. Всей своей устрашающей громадой она напоминает о бурном тектоническом прошлом Красной планеты, о временах, когда небесный огонь сошел на цветущий мир, взмахом раскаленной палицы распотрошил недра и выпустил из темных глубин заключенных там титанов. Следствие давнего события — глубокий разлом, рассекающий лицо Марса. Если смотреть с орбиты, он напоминает плохо сросшийся шрам. Это — Большой Каньон, долина Маринера, но следовало бы называть его воротами Тартара ради мифо-планетологической справедливости.

Земные титаны, как известно, потерпели поражение в битве с богами-олимпийцами. На Марсе события развивались иначе. Удар астероида, заставивший лопнуть каменные покровы планеты, уничтожил все дышащее, прыгающее и плавающее, растущее и цветущее на огромной площади, смел плодородные почвы и выплеснул воду из озер и океанов, часть ее испарив. Энергия удара, перераспределившись в недрах, привела к образованию огромных вулканов, наполнивших атмосферу пеплом и удушливыми газами. Крупнейшим из них был Олимп. Но молодые боги так и не сошли с него для битвы. То ли испугались противостоящей силы, то ли так и не родились. Много дней шел черный дождь, а когда вновь наполнились водоемы, небо оставалось сумрачным, поскольку пыль, витавшая над водяными тучами, не оседала, но растеклась в вышине подобием щита, возвращая в космос и без того скудный свет далекого Гелиоса. Резко возросло альбедо — отражающая способность атмосферы.

Марс засверкал сильнее в ночном небе Земли. Возможно, он даже временно затмил Венеру. Но для самого Марса этот свет означал холод и смерть: океаны, поддерживавшие климатический баланс, замерзли, а остатки флоры и фауны, выжившие в катаклизме, погибли. Кроме того, значительная часть атмосферы была потеряна в результате удара астероида, и после того, как вулканы закончили извергаться, давление воздуха продолжило падать, а состав его изменился.

Вскоре это был уже совсем другой Марс. Когда давление упало настолько, что вода больше не могла течь, она стала переходить изо льда прямо в пар и обратно, минуя жидкую фазу. И поверхность планеты превратилась в занесенные пылью с песком ледяные и каменные просторы. Мертвые просторы, где еще так недавно кипела жизнь.

Олимп, на вершине которого мы стояли, поднимался над мертвым Марсом, подобный гигантскому надгробию — великан, уничтоживший мир и навек окаменевший.

Я оглянулся.

Жанка улыбаясь, щурилась на солнце. Ее волосы горели медью и золотом сквозь прозрачный пластикон шлема. У наших ног под густо-фиолетовым полуденным небом лежало верхнее плато Олимпа, горизонт скрывался в мутной розовой дымке.

— Видимость так себе, — раздался голос Стравинского, — а, бывает, станцию Кравника отсюда видно.

Гляциолог смотрел на меня и как будто ждал ответа.

— Далековато… — протянул я, не имея, на самом деле, ни малейшего понятия, где она.

— Ну, мелочей-то не видно, — рассмеялся Стравинский. — У них оранжерея сверкает, как раз в полдень, обычно, во-он там. А сейчас дымка. Но, все равно, глядите, красота-то какая…

Он распахнул руки, словно пытаясь обнять Олимп, и я вдруг ощутил, насколько гляциолог влюблен в Марс — во все эти голые обрывы, осыпи и кратеры, каменистые пустоши и каньоны, пересохшие русла рек, занесенные кремнеземом ледники, остроконечные глыбы базальтовых обломков, поутру припорошенные инеем. Он любит эту мертвую планету, это кладбище, нашел себе место во Вселенной и счастлив, а я? Если ни Земля, ни Ганимед не стали мне домом, суждено ли прижиться здесь?

— Скажите, доктор Стравинский, а как вы смотрите на преобразование? Я в контексте Марса… — вопрос пришлось уточнить, и недоумение в глазах гляциолога сменилось возмущением.

— Да что вы, бог с вами, доктор Джефферсон, какое может быть преобразование на Марсе?! Марс — заповедник, уникальный край, и геологи, и мерзлотоведы, и еще археологи теперь… Нет, немыслимо! Да и зачем? Мало им Галилеевых спутников?

Он говорил возбужденно и горячо, твердо уверенный в своей правоте.

Жанна хмыкнула:

— А зачем? А, вправду, Пол, зачем? Что нам, Земли мало? И Ганимед могли не трогать, я так считаю. Ледники были чудесные, подледный океан, а вышла страна вечных муссонов, голые мокрые скалы…

Жанка неодобрительно качнула головой, а я скрыл улыбку, вспомнив рассказ об Индии, куда родители затащили ее в детстве, отправившись в отпуск не в самый подходящий сезон. Конечно, она утаила, сколько лет назад это произошло.

— Не, я не против муссонов! — продолжала Жанна. — Но за ними не обязательно лететь через пол-Солнечной. Ну, сделаем теперь из Марса вторую Землю, толку-то? Только прыгать будет легче, притяжение меньше. Но зато больше никогда-никогда не увидим ничего из этого…