Эрагон. Наследие

Пока они вели эти сражения, Эрагон лежал на спине с закрытыми глазами, всю свою энергию сосредоточив на той схватке, что шла между ним и Глаэдром. Предыдущие физические упражнения отняли у него слишком много сил, да и голова после поединков с Арьей варила плохо. Зато Глаэдр казался полным сил и хорошо отдохнувшим, не говоря уж о том, что разум его был куда сильнее разума Эрагона, так что тот в лучшем случае оказывался способен лишь обороняться.

К счастью, дракон все же с некоторым снисхождением отнесся к его состоянию, не преминув сказать, правда, назидательным тоном:

«Ты должен быть готов защищать свое внутреннее „я“ в любой момент, даже когда спишь. Очень даже может случиться, что тебе придется вести бой с самим Гальбаториксом или с Муртагом и как раз в такой момент, когда ты будешь настолько же измотан физически, как сейчас».

После еще двух таких мысленных поединков Глаэдр сменил свою роль на куда более спокойную роль зрителя и наставника, и его место заняла Арья. Она устала не меньше Эрагона, но ведь тогда, в тюрьме Гилида, когда им довелось «скрестить клинки» собственных мыслей, она чуть не убила его, хоть и находилась в тот момент под воздействием колдовского зелья. Мысли Глаэдра отличались четкостью, дисциплинированностью и точной направленностью, однако даже он не мог, пожалуй, сравниться с Арьей, ибо она управляла собственным сознанием поистине железной рукой.

Кстати, как заметил Эрагон, искусство владения собой было чертой, весьма среди эльфов распространенной и культивируемой. Особенно этим отличался Оромис. Он столь безукоризненно владел собой, что его не способны были поколебать никакие сомнения и тревоги. Эрагон считал сдержанность эльфов не только общим свойством этого народа, но и естественным результатом их довольно сурового воспитания, широчайшей образованности и владения древним языком. Говорить и думать на языке, не позволяющем лгать – да еще и сознавая при этом, что любое твое слово способно выпустить на свободу некие магические чары, – было не просто нелегко. Это не позволяло проявлять ни малейшей беспечности ни в мыслях, ни в речах, воспитывало некий внутренний запрет на демонстрацию собственных чувств, не позволяя выплескивать эмоции наружу. И, как правило, эльфы обладали куда более высоким уровнем самообладания, чем представители других рас.

Несколько минут они с Арьей мысленно сражались друг с другом – он пытался уйти от ее железной хватки, способной сломать любые преграды, а она стремилась поймать и удержать его, дабы иметь возможность мысленно навязать ему свою волю. Несколько раз она его ловила, но ему все же удавалось вывернуться и уйти, хотя он понимал: если бы она действительно желала ему зла, спастись было бы невозможно.

Все это время их души находились в самом тесном соприкосновении, и Эрагон постоянно чувствовал, как некая диковатая музыка волнами проходит через темные пространства сознания Арьи и уносит его куда-то, разделяя его разум и тело, грозя поймать его в силки каких-то странных колдовских мелодий, для которых на земле не нашлось бы аналога. Если честно, Эрагон с наслаждением отдался бы на волю этой колдовской музыке, если бы не сознавал, отбивая непрекращающиеся атаки Арьи, что люди редко хорошо кончают, попав под влияние эльфийской души. Он мог бы, разумеется, выйти из этого поединка и невредимым. Ведь в конце концов он все-таки был Всадником! Он был иным, чем другие люди. Но все равно риск в этом был, а до такой степени рисковать Эрагону не хотелось – во всяком случае, пока ему хотелось сберечь собственное душевное здоровье. Он же знал, как суровый страж Насуады Гарвен, проникнув в разум Блёдхгарма, превратился в мечтательного, придурковатого губошлепа.

И Эрагон, как мог, сопротивлялся искушению поддаться воле Арьи, подчиниться зову этой таинственной музыке мыслей.

Затем к их борьбе присоединились Глаэдр и Сапфира – иногда противостоя Эрагону, иногда его поддерживая. Старый дракон сказал Сапфире:

«Помни, Сверкающая Чешуя, ты должна быть в этом столь же умелой, как и Эрагон».

Помощь Сапфиры оказалась для него весьма существенной. Вместе они вполне – хотя и не без труда – могли противостоять мысленным атакам Арьи. А два раза им совместными усилиями даже удалось подчинить себе эльфийку. Но если Сапфира оказывалась на стороне Арьи, они обе настолько превосходили Эрагона силой своего разума, что он, оставив любые попытки атаковать, уходил все глубже «в тыл» – внутрь собственного «я», – сворачиваясь там в клубок, точно раненый зверь, и лишь повторял про себя обрывки стихов, выжидая, когда улягутся волны мыслительной энергии, которыми эльфийка и дракониха хлестали его.