Эрагон. Наследие

«Да, Учитель, уверен. Но у меня есть один вопрос: Брисингр – это истинное имя моего меча? Если же нет, то нужно ли мне узнать его истинное имя, чтобы сотворить заклятие?»

«Брисингр – это имя огня, как тебе известно. А истинное имя твоего меча, безусловно, гораздо сложнее, хотя оно вполне может включать в себя и слово „брисингр“. Если ты хочешь, можно, конечно, обратиться к этому мечу, назвав его истинным именем, однако с тем же успехом ты мог бы называть его просто „меч“, ибо результат будет точно таким же, поскольку истинное знание о нем будет у тебя на переднем крае мыслей. Имя – это всего лишь ярлык, символизирующий определенные знания о предмете, но для того, чтобы воспользоваться самими знаниями, ярлык тебе, в общем, ни к чему. Он сути не меняет. Ты меня понимаешь?»

«Да».

«В таком случае продолжай».

Эрагон задумался, затем отыскал в дальнем уголке своей души некий заветный уголок, обратился к нему, дабы пополнить запас своей телесной энергии, и, направив эту энергию как бы внутрь готового к произнесению им вслух слова, стал мысленно перечислять все то, что знает о своем мече. Наконец он громко и отчетливо сказал:

– Брисингр!

И почувствовал, что на мгновение словно лишился сил. Встревоженный, он попытался что-то сказать или хотя бы пошевелиться, но заклятие уже действовало и заставило его замереть на месте. Он не мог ни глазом моргнуть, ни вздохнуть.

И меч его не вспыхнул синим пламенем, как обычно. Теперь его лезвие как бы струилось, словно отражение в воде. Затем в воздухе рядом с ним возник некий прозрачный сверкающий предмет – идеальное подобие самого Брисингра, только без ножен, столь же безупречное, как он сам. Эрагону ни разу не довелось обнаружить в своем мече ни малейшего недостатка, но его подобие, как бы плывущее в воздухе, было, похоже, еще лучше. Перед Эрагоном словно возникла сама идея этого меча, которую никто, даже старая Рюнён со всем ее опытом, не сумел бы воплотить в жизнь.

Как только это подобие стало видно достаточно отчетливо, Эрагон вновь обрел способность дышать и двигаться. Он еще на несколько секунд продлил действие заклятия, чтобы иметь возможность сполна восхититься красотой вызванного образа, завершил действие чар, и призрачное подобие меча медленно растаяло в воздухе.

И в палатке неожиданно воцарилась полная темнота. Только тут Эрагон почувствовал, как внимательно следят за ним Сапфира и Глаэдр, как тесно их разум соприкасается с его разумом. Оба дракона были необычайно напряжены. Если бы он вздумал шутливо подтолкнуть Сапфиру, она бы, наверное, от неожиданности свернулась в кольца, точно змея, и зашипела.

«А если бы я вздумала шутливо пихнуть тебя, от тебя только мокрое место осталось бы», – заметила она, услышав его мысли.

И Эрагон, блаженно улыбаясь, опустился на лежанку. Он чувствовал себя очень усталым.

В ушах у него прозвучал глубокий вздох Глаэдра – словно ветер прошелестел над пустынной равниной, – и старый дракон сказал с явным облегчением:

«Ты хорошо справился с этим заданием, Губитель Шейдов. Но давай все же больше не будем его повторять».

Похвала Глаэдра удивила Эрагона. Старый дракон не был особенно щедр на похвалы – особенно с тех пор, как начались эти их занятия.

«Хорошо, Учитель, я согласен», – ответил Эрагон и, передернувшись от озноба, потер плечи; странный холод сковывал его тело, руки и ноги прямо-таки заледенели. Ему и самому не очень-то хотелось повторять подобный опыт. И все же Эрагон испытывал глубокое чувство удовлетворения: он доказал сам себе, что кое-что способен сделать не хуже – а может, и лучше – многих других магов Алагейзии.

И это, безусловно, вселяло в его душу надежду.

Через два дня в лагерь вернулся Роран со своими товарищами: усталый, израненный, измученный долгой дорогой. Возвращение Рорана на какое-то время вывело варденов из тупого ожидания. Они устроили героям Ароуза грандиозную встречу, однако очень скоро большинством вновь овладело тоскливое настроение.