Эрагон. Наследие

После этих слов король Оррин потупился и надолго умолк. А солнечный диск тем временем уже скользил за горизонт, и вскоре на небе осталось лишь несколько длинных, узких облаков, все еще светившихся ярким закатным светом. Небо начинало быстро темнеть, на нем уже появилось несколько первых звезд – еле заметных светящихся точек на лиловом бархате. Подул легкий ветерок, и в шелесте ветра по неровным, обветшавшим от времени стенам башни Эрагону послышалось шуршание колючих листьев крапивы.

Чем дольше они ждали, тем больше Эрагон был уверен, что Оррин отвергнет предложение Насуады. Да не будет же он всю ночь сидеть так и молчать?

И тут Оррин шевельнулся, уселся поудобнее и, подняв голову, тихо промолвил:

– Ну, хорошо. Если вы действительно обещаете мне свято соблюдать условия нашего договора, я не стану претендовать на трон Гальбаторикса… ваше величество!

У Эрагона мороз по коже прошел, каким тоном Оррин произнес эти последние слова.

Лицо Насуады вдруг стало необычайно суровым и торжественным. Она вышла в центр зала, и Орик, с силой стукнув об пол молотом Волундом, провозгласил:

– Король умер, да здравствует королева!

– Король умер, да здравствует королева! – закричали Эрагон, Арья, Датхедр и Гримрр, губы которого слегка раздвинулись в улыбке, обнажая острые клыки. Сапфира громко, победоносно протрубила, и эти звуки громким эхом разнеслись по всему окутанному сумерками Урубаену. От Элдунари также исходило явное одобрение.

Насуада стояла, гордо подняв голову, очень высокая, со сверкающими от слез глазами. Она всем говорила: «Спасибо, спасибо», – и подолгу смотрела на каждого, однако Эрагон чувствовал, что даже в эту торжественную и ответственную минуту ее мысли витают где-то далеко-далеко. Ему казалось, что другие просто не замечают той грусти, которой она с некоторых пор окутана.

И вскоре на Урубаен и все окрестные земли спустилась ночь, и лишь верхушка старинной башни по-прежнему светилась высоко над городом, точно яркий маяк.

Подходящая эпитафия

После победы и захвата Урубаена прошло несколько месяцев. Время пролетело для Эрагона невероятно быстро. Однако ему порой казалось, что оно, напротив, тянется слишком медленно. Дел у них с Сапфирой было много, и редко выдавался такой денек, когда к закату они не падали от усталости. Но Эрагон по-прежнему страдал от отсутствия в жизни какой-то конкретной цели, именно поэтому у него и возникало ощущение, будто время остановилось, и они просто качаются на спокойных волнах какого-то залива, дожидаясь чего-то неведомого – все равно чего, – что снова могло бы затащить их в водоворот.

Они с Сапфирой оставались в Урубаене еще четыре дня после того, как Насуаду избрали королевой, помогая ей установить власть варденов в соседних провинциях. Большую часть времени они вынуждены были общаться с жителями столицы – обычно весьма разгневанными какими-то действиями варденов, которых частенько называли «завоевателями». Также им приходилось охотиться на отдельные группы солдат. Многие бежавшие из Урубаена добывали себе пропитание, совершая налеты на путников и близлежащие поместья.

Кроме того, Эрагон и Сапфира приняли участие в восстановлении массивных ворот на главной городской дороге. Эрагон по просьбе Насуады даже применил несколько заклятий, чтобы воспрепятствовать проискам врагов. Эти заклятия он наложил только на тех, что находились в самом городе или в его окрестностях. Но уже этого было достаточно, чтобы в Урубаене вардены чувствовали себя в относительной безопасности.

Эрагон заметил, что вардены, гномы и даже эльфы стали относиться к нему и Сапфире несколько иначе, чем до гибели Гальбаторикса. Их стали больше уважать, особенно люди, а многие и вовсе воспринимали их с неким благоговейным страхом, как в итоге сумел определить это сам Эрагон. Сперва ему это даже нравилось – Сапфире, впрочем, все это было совершенно безразлично, – но вскоре начало надоедать. Он понял, что слишком многие гномы и люди до такой степени стремятся ему угодить, что готовы вовсю льстить и рассказывать только то, что он сам захочет слушать, а не то, что есть на самом деле. Это весьма встревожило Эрагона. Он чувствовал, что не в состоянии никому доверять, кроме Рорана, Арьи, Насуады, Орика, Хорста и, разумеется, Сапфиры.

С Арьей Эрагон встречался всего несколько раз, и она казалась очень замкнутой, отчужденной, так что он просто не знал, как к ней подступиться. Она по-прежнему переживала трагическую гибель Имиладрис, но возможности поговорить наедине у них не было ни разу. Единственное сочувствие, которое Эрагон сумел ей выразить, заключалось в кратких и довольно неуклюжих словах. Впрочем, ему показалось, что и за эти слова она была ему благодарна.