Ересь

— Насколько мне известно, это был пьяница и мелкий жулик, а я мыслитель, Филип, — мыслитель, а не убийца, — подчеркнул я, пряча кинжал в ножны.

— Не очень-то ты обычный философ, Бруно, уж это с первого взгляда видно. Ладно, подробности потом, а теперь надо отыскать нашего поляка, — вздохнул Филип.

Спасенный мною слуга стоял чуть впереди и с трудом сдерживал обоих наших жеребцов — те ржали и били землю копытами, испуганно кося глазами.

Мы успели отбить нападение прежде, чем разбойники перерезали ремни, но один из сундуков висел ненадежно, и нам пришлось его закрепить, прежде чем снова пуститься в путь. Пфальцграфа мы нагнали за поворотом, под деревом. Сидни извинился перед ним за неприятности, причиненные английскими разбойниками, хотя, на мой взгляд, ему самому не мешало бы извиниться за свою трусость.

Мы двинулись дальше. Хотя рана на бедре у меня была неглубокой, но мокрая ткань панталон пренеприятно ее натирала. Мне не хотелось признаваться Сидни, что нападение застало меня врасплох. Хотя бродячая жизнь приучила меня всегда быть начеку, но последние годы я провел в безопасности при дворе французского короля Генриха и утратил боевые навыки.

Мы ехали медленно. С неба лило не переставая. Мы промокли насквозь, влага забиралась даже под воротники. Когда поднялись на холм Шотовер, оказалось, что великолепный вид на город Оксфорд скрыт за пеленой дождя. Мы спустились к мосту; на другом берегу стоял колледж Марии Магдалины. Там собралась довольно большая группа людей; подъехав поближе, Сидни узнал среди них представителей университета и почетных граждан города, которые вышли встретить нас. С утра из Виндзора в Оксфорд прискакал гонец и предупредил, что пфальцграф прибудет не водой, как ожидалось, а верхами. Но поскольку дорогу размыло дождем, да к тому же нас задержали разбойники, мы сильно припозднились, и бедным депутатам пришлось дожидаться нас под дождем. Их бархатные береты и рукава малиновых и черных мантий промокли насквозь и потемнели от влаги.

Вице-канцлер университета выступил вперед. Низко поклонившись и поцеловав сперва украшенную перстнями руку пфальцграфа, а затем руку Сидни, он представился нам. Хотя при виде наших синяков и порванной одежды глаза его расширились от изумления, он благоразумно промолчал и не задал никаких вопросов.

Он пообещал разместить высоких гостей в колледже Церкви Христовой, самом большом и пользовавшемся особым покровительством королевы. Это было тем более уместно, что Сидни заканчивал этот самый колледж и, так сказать, возвращался к себе домой.

Мне же предстояло жить отдельно. Круглолицый, лысоватый господин выступил вперед и на английский манер протянул мне руку, стоически не замечая потока воды, хлынувшего ему на лицо с широких полей шляпы.

— Доктор Бруно, я — Джон Андерхилл, ректор колледжа Линкольна. Приветствую вас в Оксфорде и прошу оказать нам честь и поселиться в нашем колледже.

— От души благодарю вас.

— Мы с вами завтра вечером сразимся на диспуте. В школе богословия мы станем противниками, но до тех пор, надеюсь, будем друзьями. — Улыбка расцвела на его губах, но тут же увяла.

Итак, это был мой оппонент Аристотелевой школы. Суетливый человечек. Его приветливость не показалась мне искренней, но следовало произвести хорошее впечатление на оксфордцев, так что я ответил широкой улыбкой и пожал протянутую руку.

— И я надеюсь, доктор Андерхилл.

Мы вошли в город через небольшую калитку в высокой стене, окружавшей центральную его часть. Только лишь мы оказались в городе, заиграл оркестрик. Музыканты так и наяривали, отважно позабыв про ветер и дождь. Пфальцграф слегка приободрился и помахал рукой, — довольно вяло и не слишком приветливо, — когда мы проезжали по главной улице мимо ряда деревянных домиков. Ближе к центру города эти домишки все чаще уступали место каменным, богато украшенным фасадам того или иного колледжа.

Перед зданиями из светлого камня толпились студенты, дрожавшие от холода и сырости в своих парадных мантиях. Они жались под навесы крыш и оттуда приветствовали нас; рядом с ними кланялись и махали руками профессора и почетные горожане.

Мы остановились у поворота в узкую улочку, уходившую на север. Тут мне сказали, что мои спутники поедут дальше, а я остаюсь с ректором.

Молодой грум взял моего коня под уздцы, чтобы отвести его в ректорскую конюшню, а я подошел к Сидни. Тот наклонился и крепко ухватил меня за руку.

— Завтра я приду на твое торжество, Бруно, — с улыбкой пообещал он. — Не отвлекайся, не давай сбить себя, но за ужином все же вспомни обо мне и посочувствуй. — Кивком он указал на пфальцграфа, который громко жаловался одному из представителей университета: мол, седло натерло ему промежность.