Ересь

На лестнице, которая вела в мою комнату, было тихо и так темно, что без выпрошенного у Коббета фонаря мне пришлось бы передвигаться ощупью, как слепцу, и я не заметил бы подсунутый под дверь вдвое сложенный лист бумаги. Когда я развернул его, из него выпал другой, маленький и узкий, как ленточка. В тусклом свете фонаря я разглядел на большом листе ряд концентрических кругов и в нетерпении увидеть стал торопливо зажигать свечи, крепившиеся к подсвечникам на стенах комнаты. Когда я его разглядел, недоумение мое только возросло: я отчетливо увидел рисунок, но смысла его постигнуть не мог. Совершенно очевидно, это была схема Коперникова космоса, начертанная умелой рукой: семь планет на своих орбитах вокруг Солнца — вернее, так мне показалось на первый взгляд. Однако на месте привычного символа Солнца был кружок со спицами, такой же, как тот, который украшал многие страницы календаря Роджера Мерсера.

Озадаченный, я потянулся за вторым листком, который чуть было не потерял, — он забился в щель между половицами, — и увидел на нем какие-то слова. Приглядевшись внимательнее, я убедился, что слова написаны не от руки, а вырезаны из книги. Это была цитата, и она заставила меня глубоко вздохнуть:

«Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым». [19]

Глава 7

На мой бешеный стук в дверь ректора выбежал слуга с перекошенным от страха лицом — он явно боялся услышать известие еще об одной трагедии.

— Мне требуется безотлагательно поговорить с ректором, — заявил я, потрясая обеими бумажками перед носом слуги.

— Ректор теперь обедает в колледже Церкви Христовой, сэр, со всеми профессорами. — Он вновь с тревогой поглядел на меня; руки его дрожали, когда он поднимал свечу, чтобы получше разглядеть мое лицо. Тени заплясали на стенах. — Что-то случилось, сэр?

Правда, я и позабыл, что час еще совсем не поздний, Андерхилл, по-видимому, торжествует победу на диспуте и не скоро вернется.

— Дело срочное, — заявил я, пытаясь отдышаться. — Я готов подождать, но поговорить с ректором я должен, не откладывая до завтра.

Суровый немолодой слуга — ему, вероятно, было уже под шестьдесят — еще раз подозрительно оглядел меня.

— Возвращайтесь через час, сэр, приличия не позволяют мне оставить вас дожидаться в покоях ректора. У нас тут леди проживают.

— Я их не обижу. Мне необходимо дождаться хозяина.

— Кто там, Адам? — послышался из внутренних комнат голос Софии, и вскоре она сама появилась за спиной слуги — тонкая фигурка, подсвеченная пламенем свечи; в руках книга.

— Иноземный господин пришел к вашему отцу, мистрис София. Я сказал, что ему нужно зайти попозже.

— Глупости, пусть подождет здесь, в тепле. Отец скоро вернется. Он у нас небольшой любитель пиров, — с улыбкой пояснила она мне, все так же выглядывая из-за плеча слуги. — Добрый вечер, доктор Бруно. Заходите, прошу вас!

Слуга в растерянности переводил взгляд с молодой госпожи на меня.

— Ваш отец, мистрис, вряд ли одобрит… — завел он, но София взмахом руки прервала его.

— Доктор Бруно — гость моего отца, Адам, и прославленный философ. Отец будет возмущен, если я не окажу такому человеку подобающего гостеприимства. Будьте добры, примите у доктора Бруно его плащ и принесите нам вина.

Адам совсем растерялся, но приказа своей госпожи ослушаться не посмел: поклонился и отступил в сторону, пропуская меня внутрь, но смотрел при этом все так же недоверчиво. София вновь улыбнулась и жестом пригласила меня следовать за собой. Мы прошли в столовую с высоким потолком, где ужинали накануне. В другом конце столовой была еще одна дверь.

София была одета в простое платье зеленого цвета, темные волосы волной спадали ей на спину. Она двигалась с непринужденной уверенностью истинной красавицы. Вслед за ней я прошел в комнату с темными панелями на стенах. В камине неярко горел огонь; возле окна стоял массивный дубовый стол, заваленный книгами и бумагами.

— Это кабинет отца, можете подождать его здесь, — любезно предложила девушка, усаживая меня в одно из обтянутых гобеленовой тканью кресел возле камина. Она остановилась, ей явно что-то хотелось спросить у меня. — Почему вы не пошли на ужин в колледж Церкви Христовой, доктор Бруно?

— Не было у меня настроения пировать. С сожалением должен признать, что аудитория оказалась на стороне вашего отца. — Я опустился в кресло поближе к камину. — В риторике он безусловно одержал надо мной верх.

— Растоптал все ваши аргументы, даже не выслушав? — сочувственно улыбнулась София. — Мой отец не умеет спорить по правилам, Бруно, — не дожидаясь ответа, продолжала она. — Вся его сила — в непоколебимой уверенности в своей правоте и неправоте остальных. Просто удивительно, как подобная самонадеянность помогает ему оспаривать чужие аргументы. Прежде я думала, что это всего лишь заносчивость, но с годами стала понимать, что причиной всему — страх.

Я вопросительно посмотрел на нее. Для столь юной девушки она была на редкость умна.