Ересь

— Всю свою жизнь он полностью зависел от покровительства сильных мира сего, таких как граф Лестер. Все академики и священнослужители ищут покровительства. — В голосе ее прозвучала нотка сожаления. — Отец знает, как оно ненадежно, и поэтому живет в постоянном страхе потерять свою должность. За последние годы в университете было столько интриг, столько человек было уволено по доносам: они, мол, общаются с подозрительными людьми, читают запрещенные книги или попросту произнесли неосторожную фразу… — Она тяжело вздохнула. — А после того, что стряслось с Эдмундом Алленом, отец и вовсе не оправился.

— Отчего же? Разве он тоже втайне сочувствует Риму?

— Вот уж нет! Да он последний, кто… — Она даже головой затрясла, таким нелепым показалось ей мое предположение. — Но мы видели, как профессора и все остальные сразу же сплотились против Аллена. Старая дружба тут же была забыта, все беспокоились только об одном: как бы близость к Аллену не была вменена им в преступление. В наши времена обвинить можно кого угодно и в чем угодно. Обвинение может оказаться и ложным, но грязь-то все равно пристанет. А мой отец превыше всего дорожит надежностью своего положения. Все перемены, говорит он, лишь к худшему. Он не злой человек, но ему приходится жить с оглядкой, он защищает себя, свое положение и свою семью, точно медведица медвежат. Оттого-то он и кажется таким строгим и самоуверенным, хотя это вовсе не так.

Усмехнувшись собственным словам, девушка наклонилась и поворошила угли в камине. Кто-то негромко постучал в дверь — вошел Адам с кувшином вина, поставил его и два кубка на низенький деревянный столик у огня.

— Спасибо, Адам. Пошли в кухню за хлебом и сыром, и, наверное, там найдется кусок холодного пирога. Думаю, наш гость проголодался.

Я благодарно кивнул. Только сейчас я сообразил, что, в гневе отказавшись от ужина в колледже Церкви Христовой, лишил себя возможности подкрепиться перед сном. Теперь мой желудок протестовал против такого с ним обращения.

Адам поклонился (взглядом он все же не мог не выразить мне свое неодобрение) и вышел, намеренно не прикрыв за собой дверь. София поднялась и сама закрыла ее. Я налил нам вина.

— Вы так стучали в дверь, что мертвого могли поднять, Бруно, — заговорила она, усаживаясь напротив меня и уютно, как котенок, свернувшись в кресле. — И лицо у вас было бледное, как у мертвеца. Я уж испугалась, что вы принесли весть о новом несчастье.

— Ничего подобного, уверяю вас, — ответил я и с удовольствием глотнул вина.

— Так что же привело вас к нам, да еще с такой поспешностью? Вам пришло в голову блестящее опровержение замшелых доводов моего отца и вы решили срочно изложить их — лучше поздно, чем никогда? — Девушка с улыбкой указала на листок бумаги, который я все еще судорожно сжимал в руке.

— Нет, блестящее опровержение придет мне в голову только ночью, — полушутя ответил я, передавая ей заветный листок. — А вот это послание вы сумеете расшифровать?

Она взглянула на рисунок и в недоумении подняла взор:

— Это же схема мироздания согласно вашему Копернику, разве не так?

Я кивнул.

— Но зачем было так спешить, если диспут уже закончился?

— Вам ничего не кажется странным в этом рисунке?

Слегка нахмурившись, девушка присмотрелась к рисунку. На миг ее глаза расширились, затем она подняла голову и небрежно ответила:

— Солнце как-то не совсем обычно нарисовано.

— Вот именно.

— На колесо похоже. Очень изящный рисунок, — добавила она, возвращая мне листок.

— Изящный, но заслуга в этом не моя — не я это нарисовал.

— Кто же? И откуда это у вас?

— Мне это прислали. Понятия не имею кто, но в этом рисунке может скрываться некий смысл. Я хотел посоветоваться с вашим отцом.

Девушка громко засмеялась.

— Вы примчались и колотили в дверь так, словно наступил конец света, только потому что вам понадобилось показать отцу это? Право, Бруно, кто-то подшутил над вами. Подшутил и над вашим Коперником. Отец будет недоволен, если вы вздумаете отвлекать его такими пустяками.

— Возможно, вы правы, — спокойно отвечал я, забирая у нее листок и разглаживая его в ладонях. — Но все же я хотел бы дождаться вашего отца, если вы не против.

Она кивнула. Я так и не понял, что за выражение мелькнуло в ее глазах, когда она внимательнее пригляделась к рисунку. Узнавание? Страх? Казалось невероятным, чтобы девушка была посвящена в тайное значение этого «колесика». Но если учесть, насколько тесно все общались в университете, вполне можно было допустить, что этот символ — если он был известен Роджеру Мерсеру и моему неизвестному корреспонденту — был знаком также и другим обитателям колледжа, в том числе и Софии.

— Скажите, — заговорил я, откидываясь на спинку кресла и обводя жестом высокие книжные шкафы у стены, — у вашего отца найдется издание Фокса?

София закатила глаза.