Ересь Хоруса. Омнибус. Том II (ЛП)

Они продолжали бежать. Дорога была легче, ведь раньше по ней прошли другие. Кустарники были затоптаны, лианы и низкие ветви — разрублены. Здесь также рос мох, но пока он не успел пробудиться. Миллионы крошечных смертей, которые были неизменной реальностью джунглей, не могли вызвать в нем безумную ярость. И тут Гальба услышал, как зеленая волна врезается в первые деревья. Это был грохот мощного прибоя и тяжелого удара, мягкого телами, крепкого змеями. Сержант представил, как мох движется между исполинских стволов, как волна превращается в неукротимый поток. Шипение, шорохи и треск преследовали их. Но дрожь ослабевала. Они постепенно увеличивали расстояние между собой и неутолимым голодом. Его подпитываемое кровью движение замедлялось.

А затем вокруг снова воцарилась неподвижность. В джунглях никогда не бывало настоящего безмолвия. Неизменно жужжали насекомые. Пока Гальба не видел птиц, но слышал вдалеке крики и взвизгивания охотников и их добычи. За пределами зрения что-то шуршало. Но спокойствие, пришедшее на смену погоне, было почти таким же гнетущим.

Голод ушел назад в землю, так и не утолив свою жажду. Теперь о нем знали. Куда бы Гальба не бросил взгляд, он видел потенциал для его следующего возникновения. Он с сожалением вспомнил о смертоносности Медузы. Сержант скучал по чистоте ее хладного безучастия. Пифос был нечистым. Он был чем угодно, но только не безучастным. Планета была вожделением в самом откровенном и изначальном смысле. Подобное бесстыдство органической жизни заслуживало лишь одного: пламени.

Он воссоединился с остальными отделениями внизу склона. Подлесок и мох здесь успели выжечь. Между деревьями не осталось ничего, кроме пепла — участок, созданный Железными Руками на своих условиях. Теперь у них появился шанс перегруппироваться.

В конце пути их ждал Аттик. Гальба невольно задался вопросом, как абсолютная неподвижность может быть такой красноречивой. Едва они приблизились, капитан резко развернулся на пятках, словно он был распахивающейся стальной дверью цитадели. Он, подумалось сержанту, выглядел достаточно внушительным, чтобы походить на таковую. Он был колоссом войны, существом, которого помыслы о жалости трогали не больше, чем танк «Разящий клинок». Те, кто осмеливался пройти мимо капитана, делали это только с его молчаливого согласия. Зная, что его ждет, Гальба замедлился, пропустив Саламандр вперед. Кхи'дем кратко кивнул командиру Железных Рук. Аттик ему не ответил. Гальба приблизился к нему и остановился. Он открыл приватный вокс-канал.

— Капитан, — начал он.

— Сержант, — не брат. А затем тишина. По крайней мере, подумал Гальба, он ответил ему по тому же каналу. Что бы ни произошло дальше, оно останется только между ними.

Молчание затянулось. Гальба внезапно понял, что отсчитывает секунды. Он начал видеть болезненное значение в их количестве.

— Шесть секунд, — наконец произнес Аттик. — Большой промежуток времени, верно?

— Так точно.

— Когда я отдаю приказ, то не просто жду немедленного подчинения. Я требую его.

— Да, мой лорд.

— В моих словах есть что-то непонятное? Что-то, требующее уточнения? Открытое для толкований?

Последнее слово прозвучало особенно осуждающе. Толкования и прочая роскошь артистичного созерцания были уделом Детей Императора. То, что прежде служило темой для шуточных перепалок и братских острот, после измены у Каллинедеса стало признаком развращения. Толкования и ложь были суть одним и тем же. То, что обладало более чем одним бесспорным значением, явно было создано со злым умыслом в сердце.

— Нет, брат-капитан, — ответил Гальба. — Вы были предельно ясны.

Аттик развернулся.

— У меня нет ни времени, ни возможности для дисциплинарных наказаний, — сказал он. — Но не подведи меня снова.

Тон механического голоса не оставлял сомнений — второго шанса Гальба не получит. Ему дали ультиматум.

— Не подведу.

Аттик оглянулся на сержанта.

— Я не привык объяснять свои приказы.

Гальба смутился.

— Вы и не должны, мой лорд.

— Тем не менее, я хочу, чтобы ты кое-что прояснил для меня. Ты полагаешь, что я приказал тебе бросить Саламандр. Ты полагаешь, будто я руководствовался злостью, а не стратегической целесообразностью.

— Нет, брат-капитан, — Гальба в ужасе замотал головой. — Но о чем подобном я даже не думал.

— Тогда почему ты колебался?

У него должен был найтись ответ. Должна была найтись причина. Ему не стоило встречать вопрос мертвенным молчанием. Гальба ощутил в груди вакуумную пустоту, бездну, в которой могло скрываться губительное сомнение, и в глубины которой он не решался заглянуть. Но Аттик подвел его к самому ее краю. И вновь потянулись ужасные секунды, а Гальба все не мог дать ответ. Вместо этого ядовитые вопросы капитана родили другие, столь же ядовитые.