Еретик

Симон погонял капитана и гребцов так яростно, словно виновны в происшедшем были именно они. Но ушедшее с Еленой на борту имперское судно было больше, и даже когда ветер кончился, шло намного быстрее — просто из-за числа гребцов. И Симон отставал и отставал: на день, на три, на пять дней пути…

Обиднее всего было то, что никогда прежде Симон не был таким сильным. Он знал: пожелай — и Нил вздыбится водами, захоти — и молния ударит прямо в центр давно исчезнувшего за горизонтом корабля. Но этого было нельзя: там, в рубке сидела Елена, — Симон чувствовал, как она плачет и ярится от острого нежелания возвращаться к прежней судьбе.

У Вавилона, расспросив местных жителей, Симон понял, что отстает уже дней на восемь. И там же стало ясно: не рискнувшие пробиваться в Александрию через хозяйничающих на Ниле аравитян моряки двинулись по суше — видимо, сразу в Константинополь.

Симон поступил так же. Переговорив с Амром, примкнул к первому же идущему на восток отряду варваров, и с этого дня мог не заботиться хотя бы о еде. Запасов бывшего имперского зернохранилища хватало, и провиантом Амр снабжал своих союзников щедро.

Разумеется, не все решал провиант. Первое, что увидели варвары, когда Египет завершился[78], были трупы, множество трупов. Симон предупреждал вождя о том, что это будет, но ему не поверили.

— Я вам говорю, надо возвращаться к Нилу и брать воду, — снова подошел к вождю Симон. — Здесь даже с запасами воды едва половина мужчин проходит, а с вами женщины и дети. Всех потеряете.

— Всех? — не поверил вождь.

— Всех, — подтвердил Симон. — Оставьте женщин и детей здесь, иначе через семь-восемь дней вашего племени просто не будет.

Вождь окинул озабоченным взглядом трупы умерших от жажды и — одновременно — холода предшественников и кивнул.

— Хорошо. Я сделаю, как ты сказал.

Они вернулись, оставили женщин и детей рядом с гарнизоном мусульман, а всего через неделю вождь убедился, что чужак не лгал. Они еще не дошли, а вода уже кончилась. Не знающие нрава пустыни и смертельно уставшие тащить на себе по четыре-пять бурдюков варвары расходовали слишком уж много.

— Теперь начнутся смерти, — сухо констатировал Симон. — Если твои люди запаникуют, потеряешь половину, а зажмешь их в железный кулак, потеряешь всего треть.

— Железный кулак? — не понял вождь аллегории.

— Смотри, — вытянул Симон свой железный кинжал и показал, как легко он строгает медные ножны, — твоя воля должна быть такой же твердой и острой.

Вождь надолго задумался, а когда до него все-таки дошло, просиял.

— Я такого умного колдуна, как ты, еще не видел! Я буду твердым и острым, как этот нож!

И две трети варваров, как и обещал Симон, сумели дойти, — нет, не потому, что вождь был тверд, — просто затянутое пылью солнце еле светило. И воины бежали к первой на всем пути воде и падали в подернутую ледком по краю лужу, и когда подтянулись последние ряды, им пришлось вытаскивать первых из воды за руки и ноги — просто, чтобы увидеть, где здесь вода. И именно там Симон вдруг понял, что Елена уже встретилась с Ираклием. Это было такое же твердое знание, как то, что цвет неба над ним серый, а цвет солнца — темно-красный.

«И отцом Спасителя станет император Ираклий…» — подумал Симон.

Это усложняло задачу. Выкрасть законную жену императора, самую главную, абсолютную гарантию незыблемой вселенской власти, было еще сложнее, чем выкрасть монашку.

«Ну, хорошо, — вдруг подумал Симон, — а если мне это не удастся? Что потом?

Джабраил ведь не гарантировал Симону личного бессмертия, а Ираклий вполне мог иметь на Елену какие-то свои планы, к примеру, зачать с ней властителя всей Ойкумены. Но, вот незадача, Джабраил внятно сказал, что Елена родит именно Спасителя, а никак не владыку! А этот архангел не врал никогда.

«И что… сын Ираклия будет распят?»

Симону в это не верилось. Да, прецеденты были. Царь персов лично распял на дереве своего царственного сына Кроесуса, поднявшего мятеж среди евреев и по преданиям имевшего почти божественные права на власть в Ойкумене. Но Симон сомневался, что не снявший кожи ни с одного из своих врагов император Ираклий пойдет на жуткую казнь собственного сына.

Даже во имя Спасения.

* * *

Кифа шел за Симоном след в след. Останавливался, расспрашивал крестьян и варваров и так же безостановочно двигался дальше. Но вот думать о Елене он не мог; он думал только о том, что сказал Симон.

«Слово равно делу… дикари правы… слово равно делу!»

На первый взгляд, ничего нового в этих словах не было; так мог бы заявить любой колдун, снимающий с вас венец безбрачия или проклятие черного человека. Вот только Кифа слишком хорошо помнил, как, подчиняясь — даже не слову — взгляду Симона, били молнии, и сгущалась тьма.

Нет, Кифа вовсе не мечтал научиться, как и Симон, двигать тарелки по столу и убивать людей касанием руки. Ему уже хотелось большего.

«Слово равно делу…»

Потому что, если это так, то Писания равны Господу.

«Слово равно делу…»