Еретик Жоффруа Валле

Но в Лувре Базилю Пьеру Ксавье Флоко не повезло. Он никак не мог пробиться к королю. Право на вход в любое время к королю он имел, а попасть к нему не мог. Король Карл IX последнее время никого не принимал. Тяжелый недуг свалил совсем еще молодого, двадцатитрехлетнего монарха.

— Глубокоуважаемый маркиз, то, что пожаловал вам король, — говорили Базилю, — относилось к здоровому королю. Сегодня король болен. Ему прописан полный покой. Дело, благодарение Господу, кажется, идет на поправку. Подождите немного. Как только королю станет лучше, вас к нему непременно допустят.

Однако ждать Базилю было некогда. Сейчас, после вынесения приговора, судьбу Жоффруа Валле мог решить каждый потерянный час. И Базиль торопился, проявляя максимум изобретательности и упорства.

Болезни, как известно, приезжают на лошадях, а уходят пешком. Король утратил вкус к жизни и впал в глубокую апатию. Он перестал топать ногами, закатывать истерики и кричать, он потерял аппетит и желание чем-либо заниматься. Ни охота, ни гугеноты, ни женщины, ни веселые представления, ни карнавалы и балы — ничто больше не занимало его. Даже своей любимой Альфе он не уделял никакого внимания. Альфа каждое утро вскидывала на постель короля лапы и лезла длинным носом под одеяло. Но Карл больше не дергал ее за усы и не чесал за ухом. Альфа обиженно отходила от королевского ложа, устраивалась невдалеке и смотрела на хозяина скорбными карими глазами.

Давно уже в Оружейной палате не раздавалось выстрелов и не слышался звон разбиваемых бутылок. Давно уже Карл не поднимал голоса на мать и не замечал, что все вокруг совершается без его вмешательства и участия.

Постель под балдахином словно проглотила Карла. Он лежал на высоких подушках бледный и анемичный.

В спальне шепотом переговаривались придворные, высказывая прогнозы, что будет, если что-нибудь случится. У изголовья короля, сменяясь, дежурили лучшие эскулапы. Собираясь на консилиумы, они прописывали одни лекарства и отменяли другие. Повара изощрялись в приготовлении самых изысканных блюд, которые подавались сюда же к постели. Но все их Карл отводил вялым движением руки.

— Ну что ты хочешь, милый? — с болью вопрошала у него кормилица Маллон. — Я сделаю для тебя все, что ты пожелаешь. Что ты хочешь?

— Пить, — тихо говорил Карл.

Легкую голову поднимали вместе с подушкой, к устам подносили серебряный кубок.

Часы на камине отсчитывали секунды, каждые полчаса мелодичным звоном напоминая о быстротечности времени. В камине жарко пылал огонь. Зимнее небо над Парижем заволакивало хмурой облачностью, и астрологи лишались возможности спросить у звезд, что ожидает короля завтра. Искуснейший маг и оракул, бессмертный граф Бридуа, рвал на части собак и кошек, черных воронов и зайцев, подсказывая своей повелительнице Екатерине Медичи пути спасения престола. Больше всего Екатерину Медичи волновал не сам Карл, а престол. Что станет с престолом? По картинкам, вспыхивающим на облаках пара, которые поднимались над кипящей водой, по зловещим символам, возникающим из пятен крови, выходило, что сын Екатерины, герцог Генрих Анжуйский, зря покинул Париж. Только что герцог обосновался в Кракове, став королем Польши. Екатерина, словно предчувствовав беду, всеми силами останавливала своего любимца, уговаривая его не спешить. Но герцог рвался в Польшу, ему не терпелось насладиться властью. Он добился своего. Но чего? Разве можно сравнить польский престол с французским? И самое страшное, что теперь из-за отсутствия Генриха над французским престолом нависла серьезная угроза. Дети Екатерины, увы, не обзавелись наследниками. Еще мгновение, и престол мог ускользнуть из рук Валуа.

Двести пятьдесят лет правили Валуа благословенной страной. И вот последняя ветвь некогда могучего рода Валуа засыхала.

К постели больного подходил Генрих Наваррский. Этот простак, ставший супругом принцессы Маргариты, явно метил на французский трон. Он умел держать себя. На его лице лежала тень искренней боли и печали.

— Как ты себя чувствуешь, Карл? — спрашивал Генрих Наваррский, беря больного за тонкую руку.

— Хорошо, Анрио, — шептал Карл.

Тусклый взгляд короля упирался в далекий потолок. Хоботок губ с редкими усами опал. Из высокой подушки, на которой покоилась маленькая голова, жалким клинышком торчала бородка.

— Ты и впрямь сегодня выглядишь неплохо, — подбадривал его Генрих. — Еще немного, и мы, как прежде, поскачем с тобой на соколиную охоту.

Но пожалуй, единственным существом, искренне горевавшим по поводу болезни Карла, была его кормилица Мадлон. И Екатерина, которая все же немного оставалась матерью, с некоторым подобием тепла смотрела на эту простую женщину. А Карл в свою очередь тоже выделял Мадлон из всех, кто толпился у его постели.

— Позовите Мадлон, — шептал он.

И лицо короля несколько оживало, когда Мадлон наклонялась к своему молочному сыну.

— Что, дорогой? — спрашивала она.

— Посиди, — говорил он. — Рядом. Ближе. Они все так надоели мне. Они ждут моей смерти.

— Милый, ну скажи, чего ты хочешь? — гладила его Мадлон. — Скажи, где у тебя болит.

— Не уходи, — просил он.