Еретик Жоффруа Валле

Наивный глупец! Я думал помочь людям, а не смог помочь даже тебе одной. Мне казалось бесчестным думать о собственном, о нашем с тобой благополучии, когда вокруг столько горя и несправедливости. Но чем я могу на самом деле помочь людям? Ничем. Мою книгу публично сожгут на площади, и никто не посмеет оставить у себя хотя бы единственный экземпляр. Зачем рисковать из-за какой-то глупой книжонки собственной жизнью? Мы уйдем в небытие вместе — я и моя книга. Не останется ни имени, ни мысли, ни воспоминаний. Ничего. Пока жива ты, я останусь в тебе. А затем? Я бесконечно виновен перед тобой, Анжелика! Я лишь терзал и мучил тебя. И если бы сейчас вдруг случилось чудо и все началось сначала, я бы построил свою жизнь иначе. Никаких «Блаженств христиан»! Никаких «Бичей веры»! Только ты! Одна ты! Каждую секунду, отпущенную мне Богом, я бы находился только с тобой. И никаких размышлений, никаких книг, никаких тетеревиных перьев.

Я любил тебя, Анжелика! Любил, как никто и никогда. Я и сейчас люблю тебя. Еще сильней чем прежде. Ты можешь себе представить подобное? Я люблю тебя сейчас сильнее, чем минуту назад. А вот сейчас еще сильнее чем в прошедшую минуту. Ты слышишь меня, Анжелика? Слышишь, что я говорю тебе?

Я люблю тебя! Я люблю тебя. Я люблю!»

От постоянных разговоров с Анжеликой камера казалась Жоффруа не такой мрачной, а ложе не таким жестким, еда не такой отвратной, а рубашка не такой грязной. Неужели в такой рубашке ему придется ехать через весь Париж, подниматься в ней на костер. Неужели в тюрьме нельзя выстирать рубашку?

В сказках всесильные волшебники всегда исполняют три желания. У Жоффруа тоже имелись три желания. Всего три. Надеть свежую рубашку, положить голову к Анжелике на колени и обрести свободу. Только три. И хотя начинать следовало бы с последнего желания, ему прежде всего хотелось облачиться в чистое белье. В несвежей рубашке он не смог бы положить голову к Анжелике на колени.

Где ты, волшебник?

Тот волшебник неизменно представлялся Жоффруа в образе маркиза де Бука. Со шпагой у бедра.

«Ты свободен, дружище!»

Но вот на самом деле заскрипела дверь. Распахнулась. И на бедре доброго волшебника, как и положено, оказалась шпага.

— Скорей, Жоффруа! Мы пришли за тобой.

Жоффруа так много грезил о подобной минуте, что не поверил в реальность происходящего. Ему показалось, что тюремные стен свели его с ума.

— Нет! — испуганно выставил он ладони. — Я должен умереть в здравой памяти. Нет! Я не имею права показываться на людях умалишенным. Я здоров! Не надо!

Он укусил себя за палец, вскрикнул и упал лицом в соломенный матрац.

— Жоффруа! — кинулся к нему Базиль. — Тебе ничего не мерещится. Мы на самом деле здесь. Я и Раймон Ариньи. И с нами тюремщик, свой человек. Путь на свободу открыт. Нам нельзя терять времени. Быстрее!

— Анжелика знает? — первое, что спросил Жоффруа, начиная верить в реальность происходящего.

— Я боялся преждевременно обрадовать ее, — ответил Базиль.

— Помочь вам собраться? — предложил Раймон.

— Что мне собирать? — засуетился Жоффруа. — Какие у меня вещи? Вы смеетесь. Они не разрешили мне взять даже смену белья.

— Так бежим!

Они бросились к распахнутой двери, и охранник услужливо уступил им дорогу. Сзади хромал Раймон. И вдруг, уже в коридоре, Жоффруа остановился.

— Погодите!

— Что? — спросил Базиль.

— Погодите, — повторил Жоффруа. — Я, кажется, не смогу просто так уйти отсюда.

— Как просто так? — не понял Базиль.

— Прости меня, — убито произнес Жоффруа, — я вообще… не могу… бежать.

— Что-нибудь с ногами?

— С совестью, — сказал Жоффруа. — Просто на меня в первую минуту нашло затмение. Это ужасно! Совсем перестал думать. Я должен вернуться в свою камеру и публично сгореть на костре.

— Да ты что?! — возмутился Базиль. — Учти: мы унесем тебя отсюда силой.

— Мой дорогой друг, — усмехнулся Жоффруа, — человека можно насильно убить. Но насильно спасти его нельзя.

Возникшие в темном коридоре разговоры не понравились тюремщику. Он в нетерпении переступал с ноги на ногу и поглядывал по сторонам.

— Это самое… — проговорил он наконец, косясь на Раймона, — мы о таком с вами не договаривались. А денежки… так это нас не касается… ну… что он не желает…

— Деньги останутся при вас, — успокоил Раймон. — Не бойтесь.

— Или давайте… это самое… туда, — сказал тюремщик, указывая в сторону выхода, — или… это самое… обратно.

— Обратно, — повернулся к своей камере Жоффруа.

— Он несомненно тронулся умом, — констатировал Раймон. — Ему нужно как-то помочь.

— Увы, — вздохнул Базиль, — сдается, что разум у него стал еще крепче, чем был. И разум, и воля.

— Что будем делать? — поинтересовался Раймон.

— Если вы не возражаете, — обратился Базиль к тюремщику, — мы зайдем к нему на несколько минут, чтобы проститься.

Прощание вылилось в уговоры.

— Подумай как следует, — увещевал Базиль. — У нас еще есть время. Неужели ты сознательно желаешь себе смерти?