Еретики Дюны

Альбертус пожал плечами и постарался вернуть прежнее выражение своего лица, прежнюю маску. Одрейд различала на нем уже несколько таких масок. Фасады. Он носил их слоями.

Но глубоко под всеми этими защитными слоями скрыт осторожный себялюбец, истинный лик которого сумела разглядеть Одрейд.

«Я должна усилить его себялюбие», — подумала Одрейд и резко оборвала его, когда он попытался заговорить.

— Ни слова больше! Ты будешь ждать моего возвращения из пустыни. Пока что ты мой посланник. Доставь мое послание в точности, тогда ты получишь награду, даже большую, чем можешь себе вообразить. Не сумеешь этого сделать — переживешь муки Шайтана!

Одрейд внимательно наблюдала, как Альбертус поспешно покидал двор: плечи сникли, голова склонилась вперед, словно он быстрее хотел преодолеть расстояние, после которого его слова станут слышны родне. Одрейд подумала, что в целом это сделано хорошо: рассчитанный риск и очень опасно для нее лично. Она была уверена, что убийцы на балконах наверху ждут сигнала от Альбертуса. Сейчас страх, уносимый им с собой, так же опасно заразен, как любая чума, с чем Бене Джессерит прекрасно знаком за тысячелетия своих манипуляций. Учение Ордена называло это «направленной истерией». И сейчас Одрейд нацелила ее прямо в сердце ракианского жречества. На страх можно положиться, особенно теперь. Жрецы покорятся. Осталось бояться только нескольких еретиков, не боящихся заразиться страхом.

Мы знаем, что на предметы нашего осязаемого чувственного опыта можно повлиять по выбору: и по сознательному выбору, и по бессознательному. Это является доказанным фактом, который не требует от нас веры в то, будто некая сила внутри нас протягивает руку и касается мироздания. Я обращаюсь к прагматическим взаимосвязям между верой и тем, что мы определяем как «реальности». Все наши суждения страдают от тяжелого груза древних верований, перед которым мы, Бене Джессерит, склонны быть уязвимей большинства людей. Не достаточно то, что мы осознаем это и настораживаем себя против этого. Альтернативные интерпретации должны всегда удостаиваться нашего пристального внимания.

Верховная Преподобная Мать Тараза. Довод на Совете

— Все, что ты делаешь — очень опасно, — сказал Тег. — А Мне приказали защитить тебя и укрепить. Я не могу позволить этому продолжаться.

Тег и Данкан стояли в длинном, отделанном деревянными панелями холле на входе в гимнастический зал не-глоуба. Была вторая половина дня по их условному времени, с которым они сжились. Луцилла только что удалилась в гневе после яростной перепалки.

Последнее время почти каждая встреча Данкана и Луциллы была похожа на битву. В этот раз она стояла в дверях гимнастического зала, — плотная фигура, плавные формы делали ее стройнее, обоим мужчинам очевидна соблазнительность движений.

— Долго ли, по-твоему, я буду ждать, чтобы выполнить то, что приказано мне?

— До тех пор, пока ты или кто-нибудь еще не скажет мне, что я…

— Таразе требуется от тебя такое, чего никто из нас, находящихся здесь, не знает! — крикнула Луцилла.

Тег постарался унять накапливающуюся с обеих сторон злость:

— Пожалуйста. Разве не достаточно того, что Данкан продолжает совершенствовать свое мастерство бойца? Через несколько дней я начну нести бессменное дежурство снаружи. Мы сможем…

— Ты можешь перестать влезать в мои дела, чтоб тебя! — огрызнулась Луцилла. Она повернулась всем телом и зашагала прочь.

Сейчас, увидев жесткую решимость на лице Данкана, Тег почувствовал, как яростно сопротивляется его мозг — мозг ментата — вынужденному бездействию. Если бы только он мог все спокойно обдумать, все бы встало на свои места!

— Почему ты сдерживаешь дыхание, башар?

Голос Данкана будто пронзил Тега, ему потребовалось собрать силу воли, чтобы вернуться к нормальному дыханию. Он ощущал чувства Данкана и Луциллы в этом не-глоубе, как приливы и отливы, временно огражденные от других сил.

«ДРУГИЕ СИЛЫ».

Даже ментат может показаться идиотом в присутствии других сил, несущихся через мироздание. В мироздании могут существовать люди, чьи жизни соединены силами, которые он не способен вообразить. Перед такими силами он будет соломинкой, плывущей в пене диких потоков.

Кто способен кинуться в такое смятение и невредимым выбраться из его волн?

— Что может сделать Луцилла, если я продолжу ей сопротивляться? — спросил Данкан.