Эридиана (сборник)

Несколько поодаль- за складами, под сенью бесконечной шеренги финиковых пальм, подковой окаймлявших лазурную бухту, притулились лавочники мелких торговцев, ростовщиков, менял, портовые таверны, подозрительного вида строения, из которых неслись смех, женский визг и пьяные выкрики: разношерстные толпы моряков скитались по этой странной улице, вчистую спуская заработанные нелегким трудом деньги, горланя непристойные песни и время от времени затевая между собой жестокие потасовки. Лишь в одном месте нестройная цепь злачных заведений как бы нехотя расступалась, открывая взору просторную площадь. Пестрый человеческий водоворот из людей в различных одеждах, с различными оттенками кожи и вероисповеданиями волею обстоятельств собравшихся со всех концов обетованного мира, бурлил на ней с раннего утра до захода солнца. Здесь оживленная оптовая торговля. Закупались и продавались крупные партии товаров, заключались контракты, фрахтовались суда, комплектовались команды матросов.

Все это скопище людей, грузов, телег, животных и судов носило одно, известное всему цивилизованному человечеству название- Александрийский порт.

Далее к востоку, за узенькой полоской земли, связывавшей маяк с континентом, за обветшалым дворцом времен правителя Антония[25] и полуразрушенным частоколом колоннады храма Цезаря, за погребенными в песок развалинами старых портовых складов, тянувшихся когда-то до самого Семистадийного мола, было пустынно. и тихо. Пейзаж оживляли лишь две старые триремы с поломанными мачтами и перекошенными люками, уже давно плывшие в вечность по неподвижному песчаному морю.

Вот там-то, вдали от любопытных глаз и людской суеты, причалила к берегу небольшая, ничем не примечательная лодка.

Из нее выбрались трое мужчин, один из которых с длинными седыми кудрями на гордо посаженной голове, облаченный в дорожные белые одежды, властным жестом приказал гребцам ждать, а сам, тяжело ступая, направился к остовам старинных кораблей. Двое других почтительно следовали сзади, стараясь не отстать.

При ближайшем рассмотрении оба они оказались воинами в полном боевом снаряжении. Один, лет тридцати пяти, выделялся могучим, прямо-таки богатырским телосложением. Его рельефные мышцы, жгутами оплетавшие руки и ноги, широченная грудь, покрытая медным панцырем, невольно наводили на мысль, что это сам Геркулес вновь ступил на африканскую землю для свершения одного из своих подвигов. Товарищ его был значительно моложе и стройнее. Черты красивого лица, еще не знавшие оскорбительного прикосновения бритвы, носили удивительное сходство с лицом старика, явно выдавая родственную связь.

Остановившись в центре пятна косой тени, отбрасываемой высокой гнутой кормой мертвого судна, старец медленно нагнулся, зачерпнул ладонью пригоршню чистого, выбеленного знойными ветрами и солеными волнами песка, долго его рассматривал и, так же медленно поднеся его ко рту, коснулся сухими губами. Повлажневшими глазами смотрел он на этот песок, и непонятно было, какие мысли и думы им овладевают. Но вот наконец, переборов нахлынувшие чувства, он выпрямился, обернулся к своим спутникам и, испытующе, глядя на них, заговорил медленно, чеканя каждое слово:

— Слушайте меня внимательно, ты- мой единственный сын Кастор, и ты, Краток, кого я люблю не менее сына, — открытая ладонь говорившего ласково коснулась могучей груди богатыря. — Сейчас, ступив на эту священную для меня землю, я должен откры гь вам действительную причину, побудившую оставить на сконе лет родной очаг и пуститься в столь длинное и рискованное путешествие.

Голос старика прервался, чувствовалось, что он сильно волнуется.