Эринии

И тогда почувствовал шум ветра. Упал на пол и начал бить по нему ногами. Из-за сцепленных зубов выступила пена. Глазные яблоки двигались под веками. В видении появился Ежик. С тех пор призрак внука никогда больше не покидал эпилептических сновидений дедушки. Той ночью в тюрьме они раз и навсегда потеряли свой вещий смысл. Стали отчаянным напоминанием. Превратились в античных богинь.

Вроцлав, 1950

Адвокат Людвик Махль проснулся в полной темноте. Сначала подумал, что находится в своем большой четырехкомнатной квартире на Музейной площади. Однако он ошибся. В его комфортабельной прохладной квартире с видом на руины монументального немецкого Музея силезских древностей никогда не было такой духоты. Никогда не чувствовался запах плесени, руки никогда не касались липкие нити паутины. Вскочил, и в голове затуманилось.

Коснулся лба и вскрикнул. Он даже не надеялся, что попадет пальцем в мягкую влажную рану, которую на голове оставило орудие, которым его оглушил какой-то мужчина в арке на площади Костюшко.

Без малейших усилий вспомнил все события предыдущего вечера. Игру в покер в тайном частном казино возле Главного вокзала, две сотки водки в «Савое», выпитые под селедку, неудачные залеты к какой молодой, однако убого одетой девушке, которая подпирала стену на танцах в «Цветной». Это был обычный вечер состоятельного адвоката, который, однако, закончился отнюдь не традиционно. Он хорошо вспоминал темную фигуру, которая вдруг оторвалась от стены арки, быстрый взмах руки незнакомца, боль в голове, какие-то видения: руины, заваленные обломками коридоры, скрип колес, писк крыс.

Адвокат Махль нащупал тугой кошелек в кармане пиджака, часы «Шаффгаузен» на запястье, и это обеспокоило его не на шутку. Если мотивом нападения не было ограбление, то его ждет то, что он больше всего ненавидел в своей вполне предсказуемой жизни: загадка с неизвестной ему отгадкой.

Вдруг помещение озарила сильная электрическая лампочка. Махль сначала некоторое время привыкал к свету, а потом огляделся вокруг. Он оказался в небольшом бетонном бункере, двери которого закрывались снаружи. Именно на них со скрипом открылся зарешеченный глазок.

— Меня зовут Эдвард Попельский, пан меценас, — раздалось из глазка. — Вы меня помните? Мы имели возможность познакомиться в Львове.

— Нет, — буркнул Махль.

— Припомните. У вас будет куча времени, чтобы задуматься над своими поступками.

— Что вы имеете в виду? О чем вы говорите? — К адвокату возвращался громкий голос, которым он некогда так красиво произносил речи в львовских судах.

— Моя дочка, Рита Попельская, сошла с ума. Ходила по больнице на Кульпаркове, подметала волосами пол и каждому встречному мужчине хотела мыть ноги, как библейская грешница. Так она винила себя, что не уберегла собственного ребенка, моего внука, Ежика Попельского. Малышу не исполнилось и полутора лет, когда его похитили люди Кичалеса, выполняя операцию, которую вы с ним запланировали. Потом я больше никогда не видел моего внука, а дочь увидел в последний раз в 1942, когда немцы вели ее на расстрел вместе с другими больными из дурдома.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — закричал адвокат. — Вы ненормальный! Выпустите меня отсюда! Я заплачу, много заплачу! Сможете до конца жизни…

— До конца жизни, — перебил его голос за дверью, — просидишь здесь. Без всяких надежд, что когда-то отсюда выйдешь. А я каждый день буду приносить тебе последнее фото моего внука, Ежика Попельского. Фотографию, сделанную в первоклассном ателье Ван Дейка на улице 3 Мая. Ежедневно, в течение всех последующих лет, будешь смотреть в глаза моему внуку. Сегодня — первый день.

Из зарешеченного отверстия показалось фото, которое упало на пол. На нем был изображен маленький мальчик с длинными локонами, одетый в штанишки на шлейках. Бедра малыша окружал ковбойский ремень с кобурой. Один пистолет мальчик держал в руке. Внизу была подпись: «Ателье Ван Дейка, 4 мая 1939 года».

Вроцлав, 2008

Мужчина припарковал новенький «Опель-Вектра» перед Грабишинским кладбищем. Выйдя из авто, он подошел к киоску возле ворот и купил там несколько свечей и букет роз. Женщина ждала его у входа.

Оба облегченно вздохнули, оказавшись за кладбищенской часовней в тени старых тополей. Здесь было прохладнее, чем на раскаленном от солнца тротуаре, что вел сюда.

— Ты собирался мне что-то сказать, Анджей. — Женщине явно надоело молчание бывшего мужа. — Я сдержала обещание и приехала с тобой на кладбище. А ты? Что с твоим рассказом о ребенке, чье фото растиражировали в трех тысячах экземпляров?

— Сначала я расскажу про свою пагубную привычку, — сказал мужчина как будто сам себе. — Мой врач считает, что причина разных нарушений, плохих привычек сосредоточена в какой-то семейной тайне. После введения пациентов в состояние гипноза он находит эту скрытую причину, некое зло, причиненное пациенту кем-то из его родных. И отыскав эту причину, надо сказать этому человеку «я прощаю тебя»…