Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

– Не спорьте, Кэтчпул. Вряд ли у вас займет много времени разложить по чемоданам одежду двух леди, оставшуюся в их номерах. Ах, наконец-то я вижу все, теперь я все понимаю. Каждый ответ, каждая разгадка каждой маленькой загадки встали наконец на свои места! Знаете, такое чувство бывает, когда закончишь кроссворд.

– Пожалуйста, не надо, – попросил я. – Если вы будете сравнивать с этим ужасным случаем мое хобби, я могу навсегда утратить к нему вкус.

– Только найдя все ответы и выстроив их в ряд, можно воочию убедиться в своей правоте, – продолжал Пуаро, не обращая на меня никакого внимания. – До тех пор любая деталь, представляющаяся абсолютно верной, может оказаться стоящей не на своем месте.

– В нашем случае я кажусь себе девственным кроссвордом, в котором не заполнили еще ни одной клеточки, – пожаловался я.

– Недолго вам таким оставаться, мой друг, совсем недолго. Пуаро намерен опять воспользоваться обеденным залом отеля «Блоксхэм» – в последний раз!

Глава 22 Убийства под монограммой

На следующий день в четыре часа пятнадцать минут пополудни Пуаро и я стояли в одном конце большого обеденного зала отеля «Блоксхэм» и наблюдали за тем, как люди занимают места за столиками. Все служащие отеля явились ровно в четыре, как и обещал Лука Лаццари. Я улыбался знакомым: Джон Гуд, Томас Бригнелл, Рафаль Бобак. Они лишь нервно кивали в ответ.

Лаццари стоял у входа и бешено жестикулировал: беседовал с констеблем Стэнли Биром. Тому приходилось то пригибаться, то отскакивать назад, чтобы не получить по носу. Я был слишком далеко, чтобы расслышать, что именно говорит Лаццари, да и в комнате было шумно, но слова «эти убийства под монограммой» долетели до меня несколько раз.

Так, значит, вот как Лаццари их назвал? Вся страна знала их под тем наименованием, которое придумали газетчики: «убийства в отеле «Блоксхэм». По всей видимости, Лаццари решил проявить изобретательность в надежде, что название его любимого отеля не всегда будет ассоциироваться у публики с ужасными событиями последних дней. Это было так очевидно, что я даже разозлился, хотя прекрасно понимал, что мое дурное настроение во многом связано с неудачей, которую я потерпел, укладывая чемоданы. Когда я упаковываю свой чемодан, собираясь в дорогу, то делаю это легко и быстро, не в последнюю очередь потому, что беру с собой как можно меньше вещей, предпочитая путешествовать налегке. Гардероб Иды Грэнсбери, похоже, вырос за то короткое время, что она провела в отеле; мне пришлось буквально утрамбовывать ее платья в чемодан, а потом налегать на крышку всем телом, чтобы закрыть ее, и все равно кое-что я так и не впихнул. Должно быть, дамы владеют врожденным даром упаковки своих вещей, и олухам-мужчинам вроде меня нечего и тягаться с ними в этом искусстве. Поэтому, когда Пуаро сообщил мне, что я могу бросить это занятие и отправляться в обеденный зал, как все, я испытал немалое облегчение.

Сэмюэл Кидд в щегольском костюме из серой фланели, в сопровождении Дженни Хоббс, которая, бледная как смерть висела у него на локте, прибыл в пять минут пятого; за ним две минуты спустя появился Генри Негус, брат Ричарда, а еще через десять минут – группа из четырех человек: мужчина в окружении трех женщин, одной из которых была Нэнси Дьюкейн. Ее глаза были полны слез, веки покраснели. Входя в комнату, она сделала безуспешную попытку скрыть свое лицо за шарфом из полупрозрачной материи.

Я шепнул Пуаро:

– Она не хочет, чтобы все видели ее заплаканной.

– Нет, – ответил он. – Шарф она надела потому, что надеется остаться неузнанной, а не потому, что стесняется своих слез. Нет ничего постыдного в открытом проявлении чувств, что бы ни думали по этому поводу вы, англичане.

Но мне не хотелось отклоняться от темы: Нэнси Дьюкейн интересовала меня в данный момент больше всех остальных англичан.

– Наверное, ей сейчас совсем некстати, чтобы изнемогающие от любви поклонники ее искусства всплескивали руками при виде нее и штабелями падали перед ней ниц.

Пуаро, и сам, как-никак, человек известный, не желал бы ничего лучше кучки обожателей, повсюду волочащихся за ним, однако в тот момент и он, кажется, проникся справедливостью моего замечания.

Я отвлек его вопросом:

– А кто те трое, что пришли с Нэнси Дьюкейн?

– Лорд Сент-Джон Уоллес, леди Луиза Уоллес и их горничная Доркас. – Он взглянул на часы и цокнул языком. – Мы уже на пятнадцать минут запаздываем с началом! И почему люди не могут приходить вовремя?

Я заметил, что Рафаль Бобак и Томас Бригнелл одновременно встали и открыли рты, словно собрались выступить, хотя наше собрание еще не начиналось.

– Прошу вас, джентльмены, садитесь, – сказал им Пуаро.

– Но, мистер Пуаро, сэр, я должен…

– Но я…

– Не волнуйтесь, месье. Вы что-то хотите сообщить Пуаро? Не беспокойтесь, он все уже знает и скоро сам расскажет и вам, и всем, кто здесь собрался, эти же самые вещи. Прошу вас, наберитесь терпения.