Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Немного успокоенные, Бобак и Бригнелл сели. Я с удивлением наблюдал, как черноволосая женщина, сидевшая подле Томаса Бригнелла, взяла его за руку. Он стиснул ее ладонь, их пальцы переплелись. Я заметил, каким взглядом они обменялись, и сразу понял: передо мной влюбленные. Но это определенно была не та женщина, с которой Бригнелл канителился тогда в саду.

Пуаро зашептал мне в ухо:

– Та женщина, которую Бригнелл целовал тогда в саду – у нее ведь были светлые волосы, non? Женщина в коричневом пальто? – И он улыбнулся загадочно.

Собравшимся он сказал так:

– Теперь, когда мы все здесь, осмелюсь попросить вас соблюдать тишину и уделить мне все ваше внимание. Благодарю. Очень вам признателен.

Пока Пуаро говорил, я обводил взглядом лица присутствующих. Вдруг… что это? Неужели она? Точно, Фи Спринг, официантка из «Плезантс», сидела в дальнем конце зала. Как Нэнси Дьюкейн, она сделала попытку спрятаться, только не за шарфом, а за нарядной шляпкой, – и, как Нэнси, нисколько не преуспела. Увидев, что я ее узнал, она подмигнула мне с таким видом, словно мы с Пуаро зашли в ее заведение выпить по чашке кофе и поболтать. Вот маленькая выдра, и чего ей в кофейне не сиделось?

– Должен предупредить, что вам понадобится немало терпения, – продолжал Пуаро. – Ибо вам предстоит узнать много такого, чего вы пока не знаете.

«Да уж, – подумал я, – и мне в том числе». Я-то точно знал о нашем деле немногим больше горничных и поваров этого отеля. Наверное, Фи Спринг, и та яснее представляла себе, что тут происходит; Пуаро, должно быть, сам пригласил ее посетить представление, которое он тут устроил. Надо сказать, я и тогда не понимал – и сейчас не понимаю, – для чего ему понадобилась такая громадная аудитория. Прямо как в театре. Когда я раскрывал преступление, – а мне случалось делать это и без помощи Пуаро, – я просто выкладывал свои соображения боссу, и мы арестовывали негодяя.

Я подумал, не следовало ли настоять на том, чтобы Пуаро сначала посвятил меня в ход своих мыслей, а уж потом устраивал этот спектакль, но было уже поздно. Я, человек, официально отвечающий за ход расследования, стоял рядом с ним и терялся в догадках относительно того, какую именно тайну он собирался раскрыть.

«Что бы он ни сказал, Господи, сделай так, чтобы это было блистательно, – взмолился я про себя. – Если он все объяснит правильно, а я в это время буду стоять рядом, то никто и не заподозрит, что я до сих пор ничего не знаю».

– Эта история слишком длинна, чтобы я мог рассказать ее без вашей помощи, – обратился Пуаро к собранию. – У меня просто пропадет голос. Вот почему я должен попросить сначала выступить двух других ораторов. Первой будет говорить миссис Нэнси Дьюкейн, блестящая художница-портретистка, почтившая нас сегодня своим присутствием.

Это было неожиданно, но, как мне показалось, не для Нэнси. Судя по ее лицу, она знала, что Пуаро прежде всего обратится именно к ней. Они обо всем договорились заранее.

Взволнованные шепотки поползли по комнате, едва Нэнси, по-прежнему кутаясь в шарф, вышла вперед и остановилась рядом со мной, там, где все могли ее видеть.

– Вы выдали обожателям ее инкогнито, – шепнул я Пуаро.

– Oui. – Он улыбнулся. – Но она и теперь не снимает шарфа.

Все, затаив дыхание, слушали, как Нэнси Дьюкейн рассказывала историю Патрика Айва: о своей запретной любви к нему, о тайных ночных визитах в дом викария, о диком слухе, пущенном о нем: будто бы он вступает в контакт с душами умерших, а потом за деньги передает родным и близким весточки от них. Говоря об этом, она не упомянула имени Дженни Хоббс.

Наконец Нэнси добралась до своей речи в «Голове Короля», в которой она поведала жителям Грейт-Холлинга о своем романе с викарием, опустив лишь одну деталь: их отношения не были чисты, как она притворилась тогда. Ее голос дрожал, когда она говорила о трагической смерти Патрика и Франсис Айв от яда. Я обратил внимание на то, что она так просто и сказала: умерли от яда. И не добавила ничего о том, была ли это случайность или самоубийство. Я подумал, что, должно быть, ее попросил воздержаться от подробностей Пуаро, ради доктора Амброуза Флауэрдейла и Маргарет Эрнст.

Прежде чем сесть, Нэнси добавила:

– Я и сейчас предана Патрику не меньше, чем тогда. Я никогда не перестану его любить. Настанет день, когда мы снова будем вместе.

– Спасибо, мадам Дьюкейн. – Пуаро поклонился. – Я должен сообщить вам одну вещь, которую сам узнал лишь недавно и которая, полагаю, будет служить вам утешением. Незадолго до смерти Патрик написал… письмо. В нем он просил передать вам, что любил вас и всегда будет любить.

– О! – Нэнси прижала ко рту ладонь и часто заморгала. – Месье Пуаро, вы даже не представляете, как я сейчас счастлива.

– Au contraire, madame. Очень хорошо представляю. Слова любви, услышанные после смерти возлюбленного… Разве это не отголосок истории самого Патрика: слухов, которые распускали о нем, будто он получает и передает вести с того света? И кто, спрашиваю я вас, отказался бы получить такое свидетельство любви от любимого и безвременно потерянного человека?