Ермак

Долгая осада притупила ненависть. Если в начале приступа воины пылали злобой, то теперь им больше всего хотелось домой, в свои кочевья. Прежде им хотелось отомстить этим бородатым пришельцам за го, что они пришли сюда и стали требовать с них, с воинов, ясак, как будто они вонючие остяки или вогуличи... Но теперь, когда шла эта бесконечная осада, а вогуличи и остяки разбежались, Карача начал такие поборы в татарских улусах, что воины стали не поговаривать, а роптать, мол, Ермак брал много меньше... И не надо было воевать — жили бы дома.

И даже жалели, что пробили днища у стругов, и долго кричали об этом казакам.

— А если бы чуть отступить — прорвались бы они к стругам и уплыли из Сибирского ханства, а мы бы домой пошли!

И такие разговоры ширились, несмотря на то что Карача нескольких «болтунов» приказал забить насмерть палками. Но разговоры только усилились, правда, говорить стали осторожнее — только между своими. И там, где никто из слуг Карачи не мог подслушать и донести. А такое место известно где — в дозоре.

Два пожилых татарина, лежа в секрете караульном, излили все свои горести и сомнения друг другу, без опаски быть подслушанными — до Ермака было в десять раз ближе, чем до Карачи.

— Вчера приехала жена, — говорил один, — вокруг ставки овцы все вытоптали — надо на новое место перегонять — а кому? Бабам и волков не отогнать!

— Тут свои хуже волков! — поддакнул второй. — Ко мне три раза приходили. Одни — от Кучума, другие — от Сеид-хана, третьи вот от Карачи — я спрятаться не успел! «Иди — воюй!» А чего мне воевать? Сроду воевать не любил! Вот, пригнали сюда! У меня все ловушки пропали! Сейчас нужно с пчелами возиться, а тут — «Иди — воюй!» За кого?! Все трое пришли, все трое ханы! Был Едигер-хан — вот это был законный хан, Кучум его убил — тоже один хан был! А теперь целых три и все ханы! И все друг с другом воюют...

— Ермак, который в Каш лыке сидит, — тоже хан! — сказал первый. — Мне верные люди говорили!

— Да ты что! Он же русский!

— Никакой он не русский. Он по-кыпчакски говорит. А потом, сам посуди: он ни одного татарского мурзу не убил! А Маметкула-хана пленил и с таким почетом принял, будто это его брат родной! Таурзака как принял! А мне верные люди говорили, когда Маметкула брали, человек Ермака старику сказал, что это Сеин Бахта Тагин кочевье Маметкула русским указал.

— Да-да-да... Я это слышал.

— А старик спрашивает: «Кто вы, добрые люди?» А он и говорит: «Казак — сары!» Понял?! Кыпчаки западные!

— Да-да-да... Ай-ай-ай... — прицокивал языком его слушатель.

— И я думаю — этот Ермек не простого рода!

— Ер-мек — «утешитель», значит?! Так?

— Я не знаю, что и думать, но выходит, что так.

— Так, может, он и есть настоящий князь Сибирский?!

— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!..

Они опасливо заозирались.

— Слушай! — все-таки не выдержал тот, который сокрушался о пчелах. — Так, может, он и есть законный хан? Почему его так все боятся и никак не могут победить?!

— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!

— Ну скажи мне, как брату...

— Не скажу — и трава имеет уши!

Уши имела не только трава. В нескольких шагах от караула лежал, затаившись, Якбулат-ермаковец. Не первый раз он слышал такие рассуждения о Ермаке среди татар. Потому что почти каждую ночь ходил из Кашлыка в разведку, ужом проползая мимо беспечных караулов, в которых сидели, как правило, пожилые татары, насильно приведенные сюда воинами Карачи, — ополченцы.

Якбулат, Сарын, Шерга, Алим и другие ермаковские станичники почти еженощно доползали до ставки Карачи, добирались до самой его белой юрты... И теперь уже знали каждый бугорок, каждую ложбинку вокруг Кашлыка, исползав всю местность вдоль и поперек. Частенько они приносили в крепость еду, потому что голод в Кашлыке стал ужасающим. Подошла к концу даже сушеная конина, которую мелко крошили и заваривали кипятком. На день давали по чашке такого отвара. Но и эта пища кончилась.

В середине июня умер Старец. Ермак, который с ним делил землянку, в ту ночь спал на воле, прямо у стены. Лето вступило в полные права... И утром удивился, когда проснулся сам. Обычно его будил и ставил на молитву неугомонный Старец. Ермак спустился в землянку. Окликнул:

— Дед... а дед...

Старец лежал на нарах, укрытый тряпьем. Ногти па босых ногах его уже почернели. Глаза были открыты.

Ветерок шевелил невесомую бороду старика, когда собрались казаки на панихиду прямо посреди крепости. Ермак читал отходную, жалея, что нетвердо знает слова молитвы. В скрещенные руки Старца вместо свечи, которых давно не было, вложили веточку полыни.

— Прими Господи душу новопреставленного раба Твоего, имя его Ты сам ведаешь...

Застучали комья земли по гробу, встал посреди крепости сосновый крест. Вот и нет Старца...

— И мы скоро за ним! — сказал Мещеряк, когда собрались атаманы в опустевшей Ермаковой землянке.

— Чего делать будем? — сказал Ермак.

— Подмоги из Руси нет! — сказал Гаврила Ильин. — Надо прорываться отсюда и уходить назад, за Камень.

— На чем? — криво усмехнулся Мещеряк.

— То-то и оно, что все струги поломаны.