Ермак

— Во как ты расположил! — ахнул его дед Алим. — Через чего ж ты думаешь, что на службу лучше?

— В Старое поле еще успеем, — сказал Якимка. — А службы не станет.

— Ого! — сказал атаман Алиму. — Что ж ты брехал, что Якимке только четыре года... Вот он как гутарит — думный дьяк да и только.

Якимка загордился.

— А тут большого ума не надоть! — сказал Алим. — Ну-ко, Якимушка, возьми моченого яблочка да ходи отсель, ходи к бабке, неча тебе с казаками вертеться...

— Я тоже казак! — засопел Якимка.

— Иди-иди! Казак беспортошный! Мал еще!

Понурившись и волоча валенки, Якимка ушел.

Крестный перечить деду не стал.

— Ты сам рассуди! — говорил сотник. — Ну, скажем, вызвал тебя царевич, царство ему небесное... А Сейчас-то чего назад не отпускают? Шутка ли, второй месяц на Москве держат — какой ради надобности? Нон, Якимкиного отца и на денек не отпускают на побывку, а тебя держат... Боевого атамана. Там, подо Псковом, лишних много, что ли? Стало быть, имеют на тебя виды.

— То-то и оно! — согласился Ермак. — Да знаю я, какой будет сказ. Мне найденыш мой — Урусов — псе порассказал. Про пермскую службу...

— Ну и чего?

— Да вот и не знаю, идти мне или нет.

— А кто тебя спрашивать будет! — засмеялся

Длим. — Ты, чай, не в Старом поле, а в Москве.

В Москве «нет» не говорят! А то мигом на голову короче станешь...

— То-то и оно! — Не стал Ермак говорить, что вот, мол, Алим давно казачью волю потерял, а он не хочет из хомута в хомут лазить...

— А что худого!? — горячился Алим. — Будешь хоть за стенами жить, а не как волк, прости Господи, по степу мотаться... Не молодой, чай...

— Ну-ко, спорщики, идите отсель... — В горницу вошла Алимова жена со снохами. — Мы убирать станем. Полы мыть да наволочки менять, ширинки и всяки уборы... Давайте скореича — мне еще в баню надоть...

Строгая, повязанная по брови черным платком Сама была диктатором в доме: старые казаки покорно поднялись. Из-за бабкиной юбки выглянул беспортошный Якимка и злорадно показал дедовой спине кукиш.

— Вота, вота! «Мал еще!» Сами отсель идите!

— Ай-яй-яй-яй-яй! — Ермак сгреб Якимку под мышку, утащил к себе в каморку, усадил на постель.

— Якимушка! Да ты чо? Кто ж тебя научил шиши казать, да еще дедушке? А? А ну-ко он посля твоих шишей заболеет да умрет?

— А чего же он! — готов был уже заплакать, но не сдавался Якимка.

— Да ты! Разве можно! Может, он и выгнал тебя зазря, да нешто позволено за это шиша насылать! Он табе соломиной, а ты его дубиной...

— А чего будет-то? — испугался Якимка.

— Да ничего хорошего. Ты же порчу на него наслал. Пальцем показать — порча смертельная, а шиша показать — порча тайная — сатанинское проклятие!

— Я так не хотел! — затряс губами мальчонка.

— Знамо, что не хотел... Ну не плачь! Бог простит, не отступится. Полно, мой голубчик. — Он погладил Якимку по голове. — Не все, сынушка, по хотению делается.

— Это как?

— За каждым человеком незримо тайные силы стоят: справа — ангел-хранитель, слева — шут сатанинский. А человек посередке. Как он чего решит, так то в одну сторону, то в другую преклонится. Вот ты зла пожелал — шут ангела в бок толкнул да за спиной твоей больше места занял. Вот ты озлился да на кого-то пальцем либо шишом показал — сатана-то враз из-за твоей спины на этого человека устремляется и разит, и уж тут ты в полной его власти...

— А чего ж теперь делать? — размазывая слезы, спросил Якимка.

— Покаяться! Прости, мол, Господи! Согрешил. Ну, с тебя спрос невелик — ты махонький, а спрос па Страшном судище будет с меня — я твой крестный!

Якимка обхватил Ермака ручонками, прижался к нему изо всех сил.

— Крестный, а ты как же?

— А я завтра в церкву схожу, поисповедуюсь перед Господом. Отпущение грехов получу, вот и ладно будет. А ты больше дурь-то всякую пальчиками не кажи...

Ермак вытер Якимке нос. Достал припрятанную для праздника сосульку — коня расписного.

— На-ко!

Якимка впился в лакомство.

— Давай-ка я тебя нашим казачьим тайным древним знакам обучу. Только уговор — чтобы никогда никто от тебя этих знаков не перенял, только своим детям или крестникам скажешь... Договорились? Перекрестись.

Якимка обратился во внимание.

— Вот самый старый знак: можно руки вот так-то сложить, а можно одни пальцы — это два ножа — наша родовая тамга. Два скрещенные клинка хошь сабельные, хошь ножи... Означают: «Я — казак!» Мот увидишь казака, покажи ему такой знак, чтобы только он один видел, если он ответит — значит, казак старый, а если нет, значит, только казакует — пришлый, не родовой. И нечего им наши знаки ведать. Вот ты мне показал ножи, а я тебе показываю птицу: вот эдак пальчики и эдак... Это значит: я — Сары Чигирь. Это мой род.

— А мой? — спросил Якимка.

— А ты у нас — Ашинов. Ты из рода Ашина — волк. Вот эдак волка показывают. А вот эдак — род гай — род ворона, а это ковуй — лебедь...

— А он покажет знак, а я не знаю...

— А тогда ты начинай показывать знаки по старшинству: ножи, коня, рыбу, волка, птицу... А он станет за тобой повторять. И где его род, там он свой знак и покажет. Ты сразу и догадаешься, кто это, — нас всего-то пятнадцать родов осталось...

— А раньше было много?