В описываемые нами отдалённые времена не было такого резкого различия сословий и положений. Хорошо ли это или худо — здесь не место разрешать вопрос.
Поздним вечером молодых князя и княгиню Сибирских проводили в отведённую им и уже давно приготовленную опочивальню в том же этаже, где помещались парадные горницы, а Якова и Домашу — в новопостроенную избу.
Поезжане с гостеприимными Строгановыми пировали до белого утра.
«Счастливые часов не наблюдают», — говорит известная поговорка. Она всецело оправдывалась на Ермаке Тимофеевиче и Ксении Яковлевне после их свадьбы. Оба они отдались всецело блаженству законной любви, и дни, и недели казались им быстролётными мгновениями. В объятиях друг друга они забыли весь мир, забыли и новое завоёванное царство, за которое их величали князем и княгинею.
Прошёл так называемый «медовый месяц», прошли незаметно ещё три, и первым из-под захлестнувшей их волны счастья вынырнул Ермак Тимофеевич.
Строго говоря, и вынырнул он не сам, а был вытащен посторонней силой.
Из Сибири прибыл гонец, привёзший печальные вести.
Во-первых, в Сибири открылась жестокая цинга, болезнь обыкновенная для новых пришельцев в климатах сырых, холодных в местах ещё диких, мало населённых. Занемогли стрельцы, от них и казаки, многие лишились силы, многие и жизни.
Во-вторых, наступила ранняя зима, оказался недостаток в съестных припасах. Страшные морозы, вьюги и метели не позволили казакам ловить зверей и рыбу, мешали и доставлять хлеб из соседних юрт, где некоторые жители занимались скудным землепашеством.
Пришёл голод.
Люди гибли ежедневно, а в числе многих умер и сам воевода Иоаннов князь Болховский, с честью и слезами схороненный в Искоре.
С этими-то грустными известиями и прибыл из Сибири гонец от Ивана Кольца, умолявшего Ермака Тимофеевича поспешить с приездом, дабы вдохнуть бодрость в оставшихся в живых казаков и стрельцов.
Нечего и говорить, что Ермак решился ехать немедленно. Он не боялся смерти, но страшился утратить завоёванное, обмануть надежды царя и России. Личные дела и личные чувства отходили на второй план, как бы ни серьёзны были первые и не велики вторые.
Ермак Тимофеевич с болью в сердце выслушал гонца и наказал ему не говорить лишнего о бедствиях в Сибири строгановским людям и прибывшим ранее казакам, объявил, что двинется обратно через несколько дней.
Гонец был отправлен в посёлок к товарищам.
Послушный приказанию любимого атамана, он не передал и десятой доли тех бед, которые посетили казаков и стрельцов в Сибири со времени отъезда Ермака Тимофеевича, хотя и не скрыл от казаков, что на днях атаман решил ехать обратно.
— И давно пора! — заметили некоторые из казаков, которые в привольной жизни томились от бездействия.
Были и такие, кто втихомолку вздохнул по этой жизни, но вслух не решился возражать первым.
— В путь-то, значит, двинемся с молодой княгинею? — спросили гонца казаки.
— Уж этого, братцы, не знаю. Только едва ли… — отвечал гонец.
— Почему же?
— Да неустройство ещё там у нас… — уклончиво ответил гонец. — Воевода московский умер.
— Умер? Отчего?
— Чудак человек, отчего… Смерть Бог по душу послал, ну и умер…
— Так, так, оно, конечно. Как же там без воеводы и атамана? Одному Ивану Ивановичу не управиться.
— Он и прислал меня за атаманом. Слухи ходят, что Кучум опять собирает нечисть-то.
— Вот оно что… Ну теперь он не страшен. Наши да стрельцы управятся с ним так, что любо-дорого.
— Оно верно, а всё с атаманом-то будет поспокойнее.
— Это что и говорить…
Такие разговоры шли в посёлке, пока угощали гонца после дальнего пути.
Ермак Тимофеевич между тем, отпустив гонца, не вернулся в опочивальню, где сладким сном счастливой любимой женщины спала его молодая княгиня, а прямо прошёл к Семёну Иоаникиевичу Строганову.
Видимо, на лице Ермака было слишком красноречиво написано впечатление, произведённое на него полученными из Сибири вестями, так как Семён Иоаникиевич тотчас спросил:
— Что случилось?
Оба сели на лавку.
— Плохие вести прислал мне Иван Иванович… Под утро сегодня прибыл от него гонец.
— Об этом я слышал… Что же, опять поднялись кочевники?
— Хуже.
И Ермак Тимофеевич рассказал Семёну Иоаникиевичу всё, что только что слышал от гонца.
Узнав о смерти князя Болховского, недавнего гостя Строгановых, Семён Иоаникиевич набожно перекрестился.
— Царство ему небесное!
Ермак Тимофеевич последовал его примеру, мысленно упрекая себя, что не сделал этого ранее. «Ишь как меня ошеломили вести-то», — подумал он, как бы в оправдание себе.
— Недаром ему не хотелось уезжать отсюда, может, чувствовал, что на смерть едет, а я его торопил надысь, — сокрушался Строганов.
— Все мы под Богом ходим, и где застанет нас смерть — неведомо, — заметил задумчиво Ермак Тимофеевич.
— Что же теперь делать-то? — спросил Строганов.
— Мне на днях ехать надобно.
— Один поедешь? — дрогнувшим голосом спросил Семён Иоаникиевич.