Ермак Тимофеевич

— Изукрасим её вот этим, — продолжал Иван Кольцо, указав рукою на меха и ковры передней части юрты, где он беседовал с Ермаком — любо-дорого глядеть будет… Жильё-то подлинно будет княжеское… А ведь сон-то твой исполнился, — вдруг переменил он разговор.

— Какой сон?

— Да тот, о котором ты мне рассказывал.

— Да, да, и подлинно… А он у меня из ума вон.

Ермак вдруг нахмурился.

— Что с тобой? — спросил заметивший это Иван Кольцо. — С чего затуманился?

— О, так, неладно надумалось…

— О чём ещё?

— Да вот ты баешь, что сон исполнился, так, может, и сулил он мне венец княжеский, а не брачный… Так его мне и ненадобно.

— Тревожишь ты себя понапрасну, княжеский своим, а брачный своим чередом… Как у Строгановых-то все радуются, что Ксения Яковлевна будет княгиней…

— Радуются, говоришь? — улыбнулся уже весело Ермак Тимофеевич.

— Ног под собою не слышат…

— Ой ли?..

— Верно слово… Особенно Антиповна.

— Любит она свою питомицу, души в ней не чает, старая…

Мрачных мыслей у Ермака как не бывало…

Прошло около двух месяцев, когда наконец прибыли князь Болховский и Иван Глухов со стрельцами. Ермак встретил их, окружённый своими славными сподвижниками с Иваном Кольцом во главе. На нём была царская шуба. На устроенном пиру гостей обходил царский кубок.

Казаки со своей стороны честили воеводу и всех стрельцов, дарили соболями, угощали их со всевозможною роскошью.

Иван Тимофеевич сдал свою дружину Ивану Кольцу, отобрал пятьдесят казаков и через неделю по прибытии московского воеводы двинулся из Сибири в запермский край, к Строгановым. Сердце его радовалось.

Перед отъездом он долго беседовал с князем Болховским и ещё дольше с Иваном Ивановичем, дал советы, сделал указания, всё предусмотрел своим острым умом и наказал, чтобы в случае какой-либо особой опасности послали гонца к Строгановым.

Он оставлял завоёванный им край всё же с большою тревогою.

Не было ли это предчувствием?

XXII Свадьба

Вся усадьба вообще, а хоромы Строгановых в особенности имели необычайно праздничный вид. Двор был усыпан жёлтым песком, тяжёлые дубовые ворота отворены настежь, как бы выражая эмблему раскрытых объятий. По двору сновал народ, мужчины и женщины, в ярких праздничных платьях.

Этот снующий люд входил и выходил из хором, толпился около новосрубленной избы, появившейся во дворе усадьбы и казавшейся игрушкой среди остальных строений, хотя и празднично прибранных, но всё же не могших соперничать с нею в красоте отделки и свежести только что окончившейся постройки.

Эта изба была срублена для молодых Якова и Домаши по распоряжению Семёна Иоаникиевича Строганова, пожелавшего отблагодарить их за верную службу, его — как разумного московского гонца, сумевшего избавить от беды неминучей, а её — как любимую сенную девушку боготворимой им племянницы.

В описываемый нами день происходила их свадьба. Но не она, конечно, так празднично настроила всю усадьбу. Свадьба эта имела значение, как событие, сопутствующее другому, более важному — другой свадьбе: молодой хозяюшки и Ермака Тимофеевича.

Ксения Яковлевна Строганова стала в этот день княгиней Сибирской. Уж более недели, как всю усадьбу с быстротою молнии облетела весть, что осыпанный царскими милостями завоеватель Сибири Ермак вернулся к Строгановым, чтобы вести свою обручённую невесту к алтарю. В этот вожделенный день возвращения жениха Ксения Яковлевна проснулась особенно печальной. Находившаяся при ней Домаша заметила это и спросила:

— Что с тобой, Ксения Яковлевна?

— И сама не знаю, Домашенька, что со мной деется, тяжело мне так на сердце, — отвечала со вздохом Строганова.

— Да это перед радостью, — умозаключила Домаша. — Может, близок уже князь-то ваш Ермак Тимофеевич.

— Не говори лучше мне про это… не береди пуще моего сердца, я и так смерть как истомилась, его дожидаючись…

— Дождёшься, Ксения Яковлевна, дождёшься.

— Ох, и думать об этом боюсь я, девушка… Уж сколько времени как уехал Иван Иванович, да и воевода московский, чай, давно уже на место прибыл, а Ермака Тимофеевича нет как нет. Запропастился он, где и отчего, неведомо, не хуже, как надысь твой Яков, — заметила Строганова.

— Да и ты, Ксения Яковлевна, кажись, клепаешь на него, как и я надысь клепала на моего Яшеньку, а он, оказывается, большую службу сослужил Семёну Аникичу, что поехал на Москву-то, успокоил его, страсть как похвалил и серебром его крёстный наградил… Избу вот строить приказал, не изба будет, а гнёздышко…

— Иди-ка ты, Домаша, одна под венец честный, меня не дождёшься, — вздохнула Ксения Яковлевна, и из глаз её выкатились две слезинки.

— Нет, нет, уж зачем, столько времени ожидали, подождём малость…

— Малость… — тоном печального сомнения повторила Строганова.

— Конечно же малость… Може, не сегодня завтра пожалует наш князенька…

— Кабы твоими устами да мёд пить…

— И мёду, и браги, и вина заморского, всего попьём на нашей свадьбе, — весело сказала Домаша.

Ксения Яковлевна даже не улыбнулась, несмотря на то что смех её любимой сенной девушки всегда действовал на неё заразительно. Видимо, действительно было у неё тяжело на сердце.