Ермо

Чтобы прийти в себя после единоборства с «чудовищем», Джордж уединился в треугольной комнате, в кресле у столика с врезанной шахматной доской, отражавшейся в зеркале. С полчаса он провел в полусонном оцепенении, из которого его вывела искорка, на мгновение вспыхнувшая в глубине темного стекла. Ермо встрепенулся и стал пристально вглядываться в зеркало, пока не различил слабое туманное свечение над центром шахматной доски. Он перевел взгляд с отражения на саму доску: ничего не было. Видимо, сказывалась усталость: часа полтора он упорно исследовал картину. В зеркале не могло отразиться то, чего не было в комнате. Что же это было за свечение? Оптический обман? Дефект стекла? Изъян амальгамы? Не исключено, ведь зеркалу не меньше трехсот лет. И в тот миг, когда он уже решил остановиться на этой мысли, в темной глубине зеркала возник круглящийся бок чаши с чеканным ободком, на несколько мгновений из полутьмы выступила вся чаша, и все погасло так же внезапно, как появилось.

«В конце концов я отверг мысль и о неизвестном фотохимическом эффекте, – записал он той же ночью. – Чаша не покидала этого места сто или даже триста лет. Десятилетиями она отражалась в одном и том же зеркале. И сорок лет, изо дня в день, я переживал эту чашу и ее отражение в зеркале. Мы стали – одно. Образ украденной чаши сохранился в зеркале каким-то непостижимым образом, как сохранился он в моей памяти. Кажется, Фичино однажды заметил, что человек есть зеркало всех вещей, растворяющийся в их изменчивости… – И ниже добавил: – Верующие не обманывались, спустя столетия переживая смерть Иисуса на кресте: реальны были их переживания, реальны были и стигматы, сочившаяся из них кровь. Остается пока смириться с фактом, то есть с тем, что мне довелось увидеть и почувствовать».

Это событие перевернуло Ермо, побудив его мобилизовать все свои физические, интеллектуальные, творческие силы. Теперь каждый день в одно и то же время он спускался в треугольную комнату лишь затем, чтобы вновь увидеть в зеркале чашу Дандоло.

«Она вернулась, а я боюсь радоваться» – мороз продирает по коже, когда натыкаешься в дневнике на фразы вроде этой. Или: «Только русскому по силам создать Нечто из Ничто, и этот русский – я».

Отныне он знал, что ему следует видеть во сне, и всеми силами старался выжать из сновидений «это чудовище», имея в виду то картину Якопо дельи Убальдини, то дворец Сансеверино. Чудовища требовали своего, и каждую ночь он открывал дверь и сворачивал налево. Этот дом строили Мебиус и Пиранези. Комнаты, комнатки, залы, каморки, лестницы – то широкие и покойные, то – судорожно, с криком и стоном вывернутые наизнанку, и окна, двери, много дверей, за каждой из которых мог оказаться тупик, и тупики встречались часто, приходилось возвращаться и искать другой путь, и снова – залы, лестницы, окна…

Ему нужно было попасть в зал с картиной «Моление о чаше», чтобы оказаться один на один с призраком чаши, являвшимся из зеркальной глуби и стыни, – но он никак не мог отыскать единственно верного пути. Ему давно надоело бродить по лабиринту, впору было, все бросив и на все махнув рукой, обосноваться навсегда в какой-нибудь комнате – только не в этой: там шевелилось что-то враждебное человеку, и не в той, ибо форма ее – омерзительна.

Он оставил попытки понять устройство этого дома-лабиринта. Полагаться здесь можно было лишь на терпение и случай, а опаснее всего была фантазия, разыгрывавшаяся, как пьяный сумасшедший…

Старина Фрэнк только качал головой, глядя на торопливо жующего хозяина, который не обращал внимания на то, что ест.

– Я понял, Фрэнк, что мне нужно. – Ермо поднял голову и подмигнул мастифу. – Кофе и сигару! Нет-нет, на этот раз – внутрь, дружище, и чтоб кофе был с кофеином.

– Понимаю. – Помолчав, подумав, Фрэнк с невозмутимым видом спросил: – А не подать ли вам муаровый фрак, сэр? Он в целости и сохранности.

Ермо расхохотался: ему всегда нравился юмор мастифа.

Отныне, однако, он пил настоящий кофе и снова курил сигары.

У него не оставалось времени, а поэтому – не осталось и выбора: он должен был проникнуть в сердцевину сердца.

И молитва его была услышана – возможно, Богом.