Ермолка под тюрбаном

Сохранилась эта мечеть, может быть, потому, что это пустующее помещение было отдано в административное распоряжение археологическому музею Салоник. Искусство сохранило то, чему противилось новоявленное государство – храм тех, кого и турки, и греки считали двурушниками и приспособленцами, а евреи отвернулись как от вероотступников, достойных лишь проклятия. Идея биеннале современного искусства возникла из-за прибившихся к гавани в Салониках, как после кораблекрушения, диссидентов советской власти – полуподпольных авангардистов. А материализовалась эта идея как некое международное мероприятие, потому что здесь, в Салониках, в государственном музее разместилась основная часть уникальной коллекции русского авангарда еще одного отщепенца своего народа – Георгия Дионисовича Костаки. Он завещал свою коллекцию городу Салоники. Он скончался в 1990 году.

Костаки, даже в шестидесятые-семидесятые годы, был такой же легендарной фигурой для нас в Москве, как коллекционер Саачи – «Багдадский вор» (из семьи багдадских евреев) – для бездомных художников-авангардистов из лондонских трущоб восьмидесятых годов. Я столкнулся с этим легендарным полуподпольным коллекционером лишь однажды в Москве, на концептуальном мероприятии моих близких друзей – Комара и Меламида. Мы знали лишь, что у Костаки греческое подданство, хотя его родители – обрусевшие греки; до войны он работал шофером в греческом посольстве, потом в английском, а после войны – завхозом в посольстве Канады. Ясно было, что у этого человека мощные контакты с советской властью на всех уровнях. Поэтому его появление на подпольных неофициальных выставках было мистическим. Он посетил самую невероятную выставку семидесятых годов – одну из первых инсталляций в России – комнату под названием «Рай». Друг моей юности Алекс Меламид и его соратник по соц-арту той эпохи Виталий Комар соорудили в квартире-мастерской в обычном советском крупноблочном доме концептуальное нагромождение всей идейной и идеологической неразберихи, которая происходила в умах советских людей той эпохи, – некий набор массовых увлечений, газетных и муляжных идолов.

И вот в этот самый «Рай» вступил Костаки. Поглядеть и прицениться. Был страшно смущен, что ему ничего не предлагают купить. Он сказал, что «Рай» не имеет коммерческой стоимости. Тогда никому в голову не приходило, что инсталляции можно разбирать и собирать, перевозить их в другую географию. Этот «Рай», как и коллекция Костаки, существовал только в России, поскольку был невывозим, и поскольку невывозим, потому и бесценен. Мы тогда не знали, что это были жуткие годы для самого Костаки. До советских органов дошло наконец, что коллекция бывшего шофера греческого посольства – уникальна. КГБ пытался эту коллекцию прикарманить разными способами. Как сейчас выясняется из разных мемуаров, из его квартиры, под предлогом заурядного грабежа, выносили ценные работы – явно по совету специалистов-искусствоведов. Выясняется удивительная картина близости совершенно разных кругов советского общества – сверху донизу – друг к другу. Костаки удалось уехать (большую часть коллекции он отдал советским органам) благодаря своим личным связям с одним из крупных министров советского правительства. «А вам я с отъездом постараюсь помочь, – сказал он Костаки, – благо, мы с Андроповым росли вместе, во дворе футбол гоняли». Так оставшаяся часть коллекции Костаки досталась в конце концов Государственному музею современного искусства в Салониках. Сам Костаки поселился в Греции и рисовал мрачноватые пейзажи. Когда его спрашивали, почему у него на картинах сплошные кладбища, он отвечал: «Это моя тема – кладбище русского авангарда. Что же я еще могу писать? Вот эта могила, с черным камнем, посвящена Малевичу, с крестом в облаках – Шагалу»[2].