Ермолка под тюрбаном

Я потерял этот дар лишь в двадцать лет во время учебных военных лагерей. Служба в армии была, конечно же, еще одним свидетельством апокалиптических настроений той эпохи, но этот апокалипсис мы воспринимали как нечто к нам лично не имеющее отношения. В школе, как и в университете, нам постоянно напоминали об угрозе атомной войны и ядерной катастрофы. Нас тренировали на случай ядерной атаки: надо было, как острили шутники тех лет, завернуться в белую простыню и ползти медленно на кладбище. То же самое происходило и в Европе. Мои европейские современники – поколение, родившееся в тени ракетной установки. (Мартин Эмис говорил о цинизме поколения, верившего, что ядерная катастрофа неминуема, и поэтому завтрашнего дня для них не существовало.) Перед получением своего университетского диплома по топологии я в родных местах пацифиста Толстого около Тулы изучал левой ногой механику ракетных установок. Ракеты хранились в шахтах-колодцах. (Я снова увидел такие пещерные колодцы в турецкой Каппадокии, но они использовались религиозными сектантами-пещерниками не для ядерных ракет, а для вентиляции.) В жару это было единственное прохладное место. Поэтому там солдаты хранили бутылки водки. Если бы дело действительно дошло до нажатия роковой фатальной Красной кнопки, на Белый дом и американского президента посыпались бы не ядерные ракеты, а так называемые «белоголовки» – бутылки водки тех лет, запечатанные вместо пробки белым сургучом. Жара стояла несусветная в то лето. Простаивая на перекличках и линейках, я страшно обгорел на солнце, моя нежная кожа на лице стала облезать, и вместе с ней исчезла способность производить стигматы на лице в знак тайного и неосознанного сочувствия христовым мукам. Но я тогда не воспринимал этот феномен, стигмат, религиозно. Я и слова такого – стигматы – не знал. Я менял кожу, как пресмыкающиеся меняют шкуру. Я вел жизнь пресмыкающегося, не отдавая себе в этом отчета.

Мы ничего не знали ни про стигматы, ни про Христа, ни про Моисея. Я никогда до университетских лет не держал в руках Библии, я не знал, что такое синагога, гора Синай или Голгофа. Но зато мы довольно хорошо знали легенды и мифы Древней Греции. Лишь много лет спустя Асаркан посвятил меня в тайну: Сталин, оказывается, был одержим древнегреческими мифами, и его настольной книгой было популярное изложение древнегреческих мифов под названием «Что говорили древние греки о своих богах и героях». Я полагаю, что мое сознание в те годы ничем не отличалось от мироощущения язычника, уверенного, что он не умрет, если того не пожелают его боги. Греки знали много о смерти, и они создали два мифа о бессмертии. Один – про Тифона, в которого влюбилась богиня зари Эос (Аврора). Она выпросила у Зевса бессмертие для своего любовника, но забыла попросить заодно для него дар долголетия. Тифон постепенно превращается у нее на глазах в беспомощного старика, но не может умереть. Боги смилостивились над ним и превратили его в цикаду. Другая легенда – об Эндимионе. Этот, наоборот, не умирает, оставаясь вечно молодым. Но он погружен в вечный сон. Ощущение бессмертия – это сон.

Как ни странно, мое первое ощущение собственной смертности, когда райское ощущение беспечности и душевного комфорта вдруг подорвано сомнением, произошло не со знакомством с людьми вроде Асаркана, Улитина и Айхенвальда, кто прошел тюремные психбольницы, лагеря и тюрьмы. Простую мысль о том, что я не буду жить вечно и когда-нибудь умру, я узнал от приятеля по математическому кружку при университете Льва Меламида, двоюродного брата Александра Меламида. Я учился в художественной школе Краснопресненского района – нечто вроде техникума для преподавателей живописи в младших классах (в той же школе учился Виталий Комар, на пару лет старше меня). В один прекрасный день один мой товарищ продемонстрировал мне с куском бумаги в руках ленту Мёбиуса – перекрученную и склеенную навыверт бумажную полоску – одностороннюю поверхность. По обеим сторонам можно было путешествовать, не пересекая границы – края ленты (идеал будущего эмигранта). С этого момента я стал игнорировать обнаженную модель по классу рисунка. И решил изучать топологию в университетском кружке. Там я и сблизился со Львом Меламидом.