Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография

Дела ухудшались. Эрнест опасался, что все идет к полному краху, физическому и нервному. Вскоре стало ясно, что он прав. Бывало, он не мог заснуть; в какой-то момент он не спал сорок четыре часа. Глаза болели (хотя нью-йоркский доктор объявил их здоровыми). Хуже того, по ночам он видел плохие сны – сказал он Мэри – да и днем тоже. Мэри решила, что было бы неплохо, если бы Валери помогла ему с работой и поддержала эмоционально, и Валери, которая в то время отдыхала в Париже, 30 августа вылетела в Мадрид. Эрнест проводил ее до номера; он показался ей «неуверенным и неловким, посматривал через плечо, когда мы проходили по фойе и заходили в лифт, на всякий случай, если кто-нибудь подслушивает наш разговор, – писала она. – Тоска стала его неизменной спутницей». Приехал и Хотчнер, поработать с Эрнестом над рассказами о Нике Адамсе. Он тоже ощутил страдания Эрнеста – настоящее испытание для окружающих. Когда Хотчнер вошел в номер Эрнеста в гостинице «Швеция», он почувствовал: «В комнате, как черный креп, повисла тревога».

Целый месяц Билл Дэвис возил по дорогам Испании за рулем отремонтированной «Ла Бараты», вслед за тореадорами, Валери и «угрюмого», молчаливого Эрнеста. Потом Эрнесту пришло в голову, что Билл хочет убить его в автокатастрофе. Валери пыталась его убедить, что он ошибается, но Эрнест упорствовал в своем заблуждении весь остаток времени, которое они провели в Испании. К тому дню, когда они вернулись в «Ла Консулу», он уже настолько уверился, что в мире корриды его презирают, что не стал ни с кем видеться. Он либо молчал, либо все время говорил о фотографиях в «Лайф» и предвзятости статей. Он попросил Валери посидеть у его постели ночью, пока он не заснет. Он постоянно говорил о самоубийстве, но, сказал он ей, ему нужно быть уверенным в ее будущем. Он стал одержим мыслями о ее статусе в Отделе иммиграции: Хемингуэи узнали, что временная виза Валери истекла, хотя это и было несущественно. Эрнест забеспокоился о том, что в начале 1960-х она работала у него на Кубе без разрешения на работу – как он должен был платить ей: и в смысле соблюдения формальностей, и в смысле уплаты налогов? (В основном его навязчивые идеи и иллюзии вращались вокруг налогов и других финансовых вопросов.)

Все, включая Эрнеста, надеялись, что приезд Хотчнера поможет ему. Но Эрнест все продолжал говорить о фотографиях в «Лайф» и о том, что подумают об этом Ордоньес и Домингин. Дэвисы сказали Хотчнеру, что он начал жаловаться на почки и почти все время молчал. Он пил только вино, но даже по-настоящему хорошее вино казалось ему плохим, хотя, как написал он Мэри, «оно бодрит меня[108], и без него я ужасно нервничаю». Эрнесту казалось, что он отравлен, и задавался вопросом, не доведут ли лекарства, в сочетании с усталостью, до токсического уровня, и потому исключил некоторые препараты. В зависимости от того, какие таблетки он перестал пить, это могло сказаться на его состоянии хорошо или плохо.

Когда пришло время лететь домой, Дэвисы, Хотчнер и Валери столкнулись еще с одной трудностью. Эрнест беспокоился, что ему запретят сесть на самолет, потому что его багаж слишком много весит, даже при том, что после звонков в авиакомпанию стало ясно, что вес багажа Эрнеста не превышает норму и что в конечном счете обычное дело, если пассажир доплачивал за любое превышение веса при регистрации. Эрнест не успокоился, пока Билл не съездил в аэропорт и не привез подписанное письмо от авиакомпании с подтверждением, что Эрнесту не запретят посадку на самолет. Он забронировал билет на рейс под именем Билла, чтобы сбить с толку прессу, и поделился с Валери надеждой, что самолет рухнет, так что все будет кончено. Хотчнер заверил Эрнеста, что с ним все будет в порядке, как только он доберется до Кетчума и снова «подышит хорошим горным воздухом». Но никто уже в это не верил.

Глава 32

Все кончилось плохо. Второго июля 1961 года, между 7.00 и 7.30 утра, Эрнест проснулся в своем доме в Кетчуме, встал и надел поверх синей пижамы блестящий красный халат, который Мэри выписала для него из Италии и который она называла «императорской мантией». Он взял на подоконнике за кухонной раковиной ключ[109], спустился вниз и отпер кладовую, где лежало оружие. Он взял двуствольное ружье «Босс», вставил в него два патрона и поднялся с ним наверх, ко входу в дом. Там он закрепил приклад на полу, наклонился, приставил лоб к стволу и нажал на курок.

* * *

К тому моменту, когда Эрнест покончил с собой, это казалось неизбежным. C того дня, как он вернулся в Нью-Йорк после кошмарной поездки в Испанию, куда он ездил за дополнительными материалами к статье для журнала «Лайф», которой не были нужны никакие дополнительные материалы, кривая его жизни выровнялась, а затем резко ушла вниз.