После оказания помощи Эрнестина пришла в себя. Первое произнесенное ею слово — Герман; первое желание ее — схватить кинжал… Она встала, подошла к ужасному окну, все еще открытому, желая броситься вниз, но ее удержали. Она спросила о возлюбленном своем. Ей ответили, что его больше нет и она единственная повинна в его смерти… Она содрогнулась, начала бредить, слова безумия слетали с губ ее, рыдания прерывали их… однако глаза оставались сухими… И тут она заметила, что стала добычей Окстьерна… Она устремила на него яростный взор.
— Так, значит, это ты, негодяй, — воскликнула она, — похитил у меня и честь и возлюбленного?
— Эрнестина, все еще можно исправить, — возразил ей граф.
— Я знаю, — ответила Эрнестина, — несомненно, все уладится. Но могу ли я наконец покинуть этот дом? Насытилась ли злоба твоя?
— Сенатор, — убеждала его вдова Шольтц, — нельзя дать ей уйти… Она погубит нас. Что нам за дело до жизни этой девицы!.. Пусть она расстанется с ней, смерть ее послужит залогом нашей безопасности.
— Нет, — твердо говорил граф, — Эрнестина знает, что жалобы на нас ни к чему не приведут. Она потеряла своего любовника, но еще многое может сделать, дабы составить карьеру отца своего. Она будет молчать, и впереди ее ждет благоденствие.
— О каких жалобах говорите вы, сенатор? Неужели вы считаете, что я буду жаловаться?.. Сообщница ваша, пожалуй, может вообразить, что я способна на такое… О нет, сударь! Есть оскорбления, о которых женщина молчит… ибо она не может рассказать о них, не унизившись сама. Признания, вынуждающие ее краснеть, разбередят стыдливость ее гораздо более, нежели полученное ею возмещение сможет удовлетворить месть ее. Откройте двери, выпустите меня, сенатор, и будьте уверены в моем молчании.
— Эрнестина, вы свободны… Но, повторяю, судьба ваша в ваших руках.
— Я знаю, — гордо произнесла Эрнестина, — и честь моя в том порукою.
— Какая неосторожность! — воскликнула вдова Шольтц. — О граф! Я никогда бы не согласилась вступить в заговор, знай я, что вы так малодушны.
— Эрнестина не предаст нас, — ответил граф, — она знает, что я все еще люблю ее, знает, что ее брак со мной может стать платой за ее молчание…
— Ах, не бойтесь, не бойтесь, — говорила Эрнестина, садясь в ожидающий ее экипаж, — я желаю лишь восстановить честь свою, не запятнав ее вновь поступком низким… Вы будете довольны мною, граф: действия мои послужат к чести нашей — и моей, и Германа. Прощайте.
Эрнестина, возвращаясь к себе, остановилась посреди той площади, где возлюбленный ее только что простился с жизнью. Она пробралась сквозь толпу, насытившую взоры свои устрашающим зрелищем. Мужество придавало ей силы, принятое решение поддерживало ее.
Наконец она возвратилась домой. В то же время вернулся и отец ее: коварный Окстьерн сумел задержать его в отлучке ровно столько времени, сколько понадобилось ему для совершения преступления… Полковник увидел дочь свою растрепанной, бледной, в полном отчаянии, однако глаза ее были сухи, поступь горделива и речи ясны.
— Идемте, отец, мне надо поговорить с вами.
— Дочь моя, ты пугаешь меня… Что случилось? Ты уходила в мое отсутствие? Я слышал разговор о казни какого-то молодого человека из Нордкопинга… Мне стало тревожно… Я был взволнован… Объясни же! Я чувствую, что где-то рядом притаилась смерть.
— Выслушайте меня, отец, сдержите слезы ваши… — И бросившись в объятия полковника: — Мы не рождены для счастья, отец. Есть творения, коих природа создает лишь для того, чтобы обрушивать на них несчастье за несчастьем в то короткое время, что им отпущено для жизни на этой земле. Все не могут претендовать на равное счастье, надо подчиниться воле Неба.
Дочь ваша останется с вами, она будет тешить вашу старость, станет опорой… Несчастный молодой человек из Нордкопинга, о котором услышали вы, — это Герман. Только что, на моих глазах, он взошел на эшафот… Да, отец, у меня на глазах… Кое-кто очень хотел, чтобы я увидела это, и я видела… Он стал жертвой ревности вдовы Шольтц и бешеной страсти Окстьерна. Но это еще не все, отец. Не только о смерти своего возлюбленного вынуждена я рассказать вам — есть еще ужасная новость: дочь ваша вернулась к вам обесчещенной. Окстьерн… пока казнили одну жертву, негодяй издевался над другой.
При этих словах Сандерс в ярости вскочил.
— Довольно, — вскричал он, — я ясно вижу долг свой! Сына отважного соратника Карла XII не надо учить, как мстят предателям. Через час, дочь моя, или я буду мертв, или честь твоя будет восстановлена.
— Нет, нет, отец, нет, — восклицала Эрнестина, не давая полковнику удалиться, — заклинаю именем того, кто вам всего дороже: не берите на себя бремя мести. Подумали ли вы о том, какова будет участь моя, если я потеряю вас? Оставшись одна, без поддержки, в коварных лапах этих чудовищ… Неужели вы считаете, что они оставят меня в покое, а не попытаются уничтожить?.. Живите же ради меня, отец, ради дорогой вашей дочери! Лишь вы можете поддержать ее и утешить в неизбывном ее горе, лишь ваши руки смогут утереть слезы ее…