Эромемуары

Юрка, едва не убитый таким ответом, все же нашел в себе силы возроптать: «Жениться на тебе, чью письку видел весь военный городок?!» Но Машку было трудно смутить. Фр-р, фыркнула она в ответ: Видеть и трогать совсем не одно и то же. Ты только то мороженное можешь слопать, которое тебе купили, а на то мороженное, которое тебе не купили, можешь только смотреть и слюну ронять.

Юрка этим образным сравнением был почти уничтожен. Чуть не сделал предложение. Но тут его взгляд, как всегда шарящий долу, узрел двугривенную монетку и это его спасло. Отдал он монетку Машке, сходил с ней под лестницу, полюбовался её писей, облизнулся и пошёл инспектировать почву своими гляделками-маниискателями дальше… Это была первая, но далеко не последняя в моей жизни Маша, но именно она задала тон некоей оригинальности, присущей всем её последующим тёзкам.

А в соседнем – четвёртом – подъезде проживала Юля, с которой мы периодически – тоже под лестницей – затевали самозабвенные игры типа «дом-дом» (прообраз нынешнего Дома-2, но без обязательных телепошлостей и заранее отрепетированных скандалов). Здесь без всякого рода тактильных контактов обойтись никак не могло. То она, играя мать, «купала» меня, неумытого поросёнка, в воображаемой ванне. То я, изображая из себя строгого папу, наказывал непослушную дочку пошлёпываниями по обнажённым ягодицам… Причём, что интересно отметить, об игре мы заранее никогда не договаривались. Но, встретившись взглядами во дворе, могли понять друг друга без слов, так что меня, наспех отвертевшегося от мальчишеских игр (кроме, разумеется, футбола, который был вне конкуренции) и явившегося под заветную лестницу, уже встречал строгий материнский нагоняй: «Ах ты негодный мальчишка, опять весь в грязи измазался! Ну-ка быстро в ванную!» К слову сказать, летом мальчикам особенно раздеваться, чтобы принять «ванну» не приходилось, поскольку для того мы, собственно, и дожидались весь год этого райской поры, чтобы бегать по двору босиком в одних трусиках, стреляя в друг дружку из самодельных водяных пистолетов, то есть из пластиковых ёмкостей, в которых продавалась мастика для натирания полов. (Да, уважаемый читатель, автор настолько стар, что помнит ещё доисторические времена, когда полы в домах натирали мастикой – из соображений гигиены и эстетики.) Кроме этой мокрой забавы, практиковалась ещё одна, менее безобидная. Считалось верхом лихости подкрасться незаметно сзади к приятелю и одним резким движением спустить с него трусы. Обнаженный махом лопух подвергался беспощадному осмеянию. Причем смеялись не конкретно над какими-то там недостатками в интимной области, а над самим фактом – а Кирилл-то голый!..

В этой связи не могу не привести обещанной выше истории, после которой я на всю жизнь перестал стесняться своего обнажённого тела. Случилась она на квартире у моей бабушки. Поскольку дело было летом, то и там я щеголял в соответствующем прикиде, то есть в одних труселях. Я стоял посреди гостиной, кругом были только взрослые и никакого подвоха ни с чьей стороны, естественно, не ожидал. И вдруг кто-то – раз-два – взял и сдёрнул с меня моё единственное одеяние. Я обернулся и узрел бабушкину соседку – тётку лет тридцати пяти. Тётка нагло скалила зубы в великом веселье и вообще стояла довольная-предовольная своим коварством. Я от досады расплакался, ибо не только знать не ведал, но даже и не догадывался тогда, что всякая одежда есть незаслуженный срам и худшее из унижений для цветущей и желанной плоти. А отец, видимо, это знал, так как немедленно приструнил меня: чего, мол, ревешь? Ей захотелось посмотреть на твоего писюна, пусть смотрит, тебе что, жалко?

– Действительно, – подумал я, – чего тут жалеть? Может, бедная женщина никогда ничего такого не видала, так пусть поглядит. Когда ей еще повезет свидеться с таким красавчиком?! Я обернулся к полоумной соседке, и в знак того, что сезон разглядывания моего писуна открыт, даже потряс всем своим мизерным хозяйством. Посрамленная соседка пунцовой пулей вылетела из бабушкиной квартиры…