Эромемуары

– Я? Я ничего. Просто, как и ты, когда пишу, получаю некоторое удовольствие, а вздыхаю, потому что мог бы получить и большее, если бы кое-кто не строил тут из себя недотрогу.

– У меня насморк, – объяснила она и густо покраснела.

– Двенадцать месяцев в году? – не поверил я.

– А я Людмиле Федосеевне на тебя пожалуюсь!

– А я на тебя!

– Дурак!

– Дура!

– Безанов Вадим, Журкина Алёна, немедленно прекратите болтать! – вмешалась Людмила Федосеевна. – Ещё одно слово, и каждый из вас получит запись в дневнике!..

Мы испуганно умолкли, ибо получить в дневник запись о неподобающем поведении – значило заработать от родителей изрядный нагоняй. Не знаю, как у Алёны, а у нас в доме было принято за такие нарушения налагать домашний арест на трое суток. То есть школа – дом, дом – школа, и никаких гуляний во дворе, и игр, конечно, тоже никаких…

Больше вопроса об оригинальной привычке своей соседки я не поднимал. И хотя того, на что рассчитывал, я от Алёны так и не дождался, но зато эротично вздыхать во время письменных работ она почти перестала. Что ж, и на том спасибо!..

В конце третьего года обучения Людмила Федосеевна ушла на пенсию и вместо неё нас стала учить доброму и вечному молодая начинающая учительница по имени Регина Леопольдовна. Её педагогические установки значительно отличались от педагогических установок Людмилы Федосеевны. В сторону демократизма. Большая часть класса поспешила воспользоваться оттепелью, чтобы сменить поднадоевшего соседа по парте на более свежего и перспективного. Многие мальчики оказались за одной партой с мальчиками же, равно как и девочки – с девочками. Лично я не поддался этой гендерной провокации и путём сложных интриг и коварных махинаций сделался соседом знойной рыженькой красавицы Аиды. Её густые веснушки меня ничуть не смущали. Напротив, настраивали на вполне определённый разудалый лад. Аида не вздыхала эротично при писании диктантов, но зато очень мило краснела, закатывала карие глазки и скалила перловые зубки от удовольствия, если моя рука вдруг «невзначай» входила в соприкосновение с ее ножками – особенно с теми областями этих конечностей, что находились выше, значительно выше коленок…

Возможно, иные из читателей вообразят, что я, наконец, сделался соседом той, к которой давно испытывал романтические чувства. Не спешите заблуждаться, леди и джентльмены. Романтические чувства я испытывал к общепризнанной красавице Медее Гурабанидзе, но это ничего не значило. Вернее, значило слишком многое…

Полагаю, пришла пора честно признаться, что девочки, в которых я бывал влюблён, казались мне ангелами. Они не какали, не писали, не трогали свои гениталии руками (не говоря уже о преднамеренной мастурбации – это было вообще вопиющим нонсенсом в отношении этих неземных особ!), само собой, не показывали никому ни за какие коврижки свои писи, не смотрели даже бесплатно на чужие, и много чего еще не вытворяли. И вообще было не очень понятно, есть ли они у них эти писи, и на кой ляд они им нужны, если они не писают, не какают, но выводят из организма отработанные вещества каким-то непостижимым ангельским образом. Допустим, мысленно отделываясь от них взмахом руки…

При всём при этом есть и пить им в моем воображении не возбранялось. И так у меня продолжалось до 7-го класса. Удивляться тут нечему, если знать, каких литературных героинь я считал в ту пору романтическим эталоном. А это, между прочим, были не кто-нибудь, а Луиза Пондейкстер, Арабелла Бишоп и Равенна бесфамильная из рыцарского романа про Айвенго. Небесные, что ни говори, создания. И мои ангельские возлюбленные, которым я в силу романтической традиции отказывал в самых естественных привычках, тогда как в остальных особях женского пола, напротив, всячески эти низменные привычки приветствовал и поощрял, ни в чём книжным эталонам не уступали… Я тогда не знал, что в своём обожествлении своих возлюбленных иду избитою дорогой мальчишек не просто стыдливых от природы, но стыдливость которых ещё и усугубляется их глупым убеждением в своей уродливости. Я, разумеется, себя уродом не считал, напротив, находил себя довольно приятным с виду парнишкой, что не мешало мне скрывать свои чувства не только от предмета моих тайных воздыханий, но и ото всех окружающих. Быть может, я, уже тогда инстинктивно догадываясь, какое жалкое зрелище представляет собой влюблённый мужчина, старался оградить себя от насмешек со стороны.