Эрос и цивилизация. Одномерный человек

Поиск источника репрессии приводит нас к вытеснению влечений в раннем детстве. Становится очевидно, что «Сверх-Я» является наследником Эдипова комплекса, а репрессивная организация сексуальности направлена главным образом против ее прегенитальных и перверсных проявлений. Более того, поскольку «травма рождения» высвобождает первые выражения инстинкта смерти — стремление возвратиться в нирвану матки, — становится необходимым последующий контроль этого влечения. Именно в ребенке принцип реальности производит свою основную работу, да с такой тщательностью и суровостью, что поведение взрослого индивида кажется не более чем повторением детских переживаний и реакций. Но детский опыт, травмированный воздействием реальности, носит доиндивидуальный, родовой характер: длительная зависимость ребенка, Эдипова ситуация и прегенитальная сексуальность с индивидуальными вариациями принадлежат к роду человека. У личности же, страдающей нервными расстройствами, неумеренная суровость «Сверх-Я», бессознательное чувство вины и бессознательная потребность наказания, по-видимому, несоизмеримы с действительно «греховными» побуждениями индивида. Закрепление и (как мы увидим) усиление чувства вины на протяжении зрелости и чрезмерно репрессивную организацию сексуальности нельзя удовлетворительно объяснить, исходя из еще острой опасности индивидуальных побуждений. Равно и «пережитое самим индивидом» не может дать достаточного объяснения индивидуальным реакциям на ранние травмы. Они отклоняются от индивидуального опыта «способом, гораздо лучше отвечающим прообразу некоего филогенетического события и сплошь да рядом допускающим объяснение лишь через влияние такого события»[76]. Следовательно, анализ психической структуры личности необходимо продолжить за раннее детство и вернуться от предыстории индивида к предыстории рода. Согласно Отто Ранку, в личности действует «биологическое чувство вины», которое отвечает потребностям вида. Моральный принцип, «который ребенок усваивает от людей, ответственных за его воспитание на протяжении первых лет его жизни», отражает «определенные филогенетические отзвуки первобытного человека»[77]. Развитие цивилизации все еще определяется ее архаическим наследием, и это наследие, как утверждает Фрейд, «охватывает не только предрасположенности, но также и содержания, следы памяти о переживаниях прежних поколений». Таким образом, в себе индивидуальная психология является массовой психологией. Именно архаическое наследие, объединяющее индивида и вид, перекидывает «мостик между индивидуальной и массовой психологией»[78].

Эта концепция имеет далеко идущие последствия для метода и содержания социальной науки. Срывая идеологический покров и изучая строение личности, психология приходит к разложению индивида: его автономная личность предстает застывшей манифестацией подавления человечества в целом. Самосознание и разум завоевали и сформировали исторический мир в образе подавления, как внешнего так и внутреннего. Действуя как агенты господства, они принесли права и свободы (и значительные), которые выросли на почве порабощения и сохранили знак своего рождения. Именно эти импликации фрейдовской теории личности вызывают беспокойство. «Разлагая» идею Я-личности на ее первичные компоненты, психология обнажает субиндивидуальный и доиндивидуальный факторы, которые (в значительной степени бессознательно для «Я») в действительности составляют индивида и, следовательно, власть всеобщего внутри и над индивидами. Это открытие подкапывается под один из прочнейших бастионов современной культуры — а именно под понятие автономного индивида. Критические усилия теории Фрейда здесь направлены на то, чтобы увидеть за окостеневшими социологическими концепциями их историческое содержание. Предмет его психологии — не конкретный и завершенный индивид, существующий в частной и публичной среде, поскольку это скорее скрывает чем обнаруживает сущность и природу личности. Здесь — конечный результат долгих исторических процессов, которые отложились в системе человеческих и институциональных реальностей, составляющих общество, и эти процессы определяют личность и ее отношения. Следовательно, для того чтобы понять их так, как они есть, психология должна их оживить, добравшись до их скрытых источников. Благодаря этому психология открывает, что детский опыт, имеющий определяющее значение, связан с опытом вида и что индивид живет общей судьбой человечества. Прошлое определяет настоящее, ибо человечество еще не сумело овладеть своей собственной историей. Для Фрейда общая судьба кроется в устремлениях инстинктов, но они сами подвержены историческим «модификациям». А в начале их развития стоит опыт господства, символизируемый первобытным отцом, — яркое выражение Эдиповой ситуации, которая не поддается окончательному преодолению, ибо зрелое «Я» цивилизованной личности все еще хранит архаическое наследие человека.