Эрос за китайской стеной

— Брат Ин, ты сегодня уж совсем разошелся, — заговорил Се Сида. — Зачем мою дочку обижаешь, а? Типун тебе на язык!

Гуйцзе немного погодя опять взяла пипа и запела на мотив «Бамбуковой рощи»:

Кругом толкуют: честен он…

Ин Боцзюэ хотел что-то вставить, но Се Сида вовремя закрыл ему рот.

— Пой, Гуйцзе! — говорил Сида. — Не гляди на него.

Гуйцзе продолжала:

А он меня увлек обманом,
Глаза его горели.
Говорил одно, желанья были другие…

Только Сида отнял руку, Боцзюэ опять стал перебивать:

— Если бы ты говорила то, о чем думаешь, ничего бы с тобой не случилось. Только в пасти тигра ты откровенничаешь, да и то больше намеками.

— Откуда ж ты знаешь, красные твои глаза? — спросила Гуйцзе.

— Да как же мне не знать! — отвечал Боцзюэ. — В «Звездах радости» бывать приходилось.

Все вместе с Симэнем рассмеялись.

Гуйцзе:

Клялся, уверял в любви,
А сам обманывал.
Из-за него чуть было
Не заболела от тоски…

Боцзюэ:

— Тоже мне! Ты других опутывать горазда, а себя в обиду не дашь. Таких, как ты, тоска не иссушит!

Гуйцзе:

Обманщик!
Как ты притворялся!
Грядущее расписывал все мне.

Боцзюэ:

— Да, насчет грядущего трудно загадывать. Впрочем, он на днях, может, и полководцем станет.

Гуйцзе запела на мотив «Янтарной кошечки»:

С каждым днем мы дальше друг от друга,
Когда ж теперь настанет встречи час?
Зачем меня заставляет томиться и ждать?

Боцзюэ:

— Обожди денек-другой. Небось, не опоздаешь. Вот в столице уладят, и вернешься к себе в кромешный ад.

Гуйцзе:

На Уской горе свиданью не бывать!
Обрек на страданья, изменник!
Феникс бросил подругу свою,
Бросил феникс подругу.
Заключительная ария:
Какой неверный ты!
Заставляешь страдать одинокую.
Любовь и ласки — все прошло,
Остались одни воспоминанья.

— Чудесно! — воскликнул Се Сида и позвал Хуатуна: — Возьми пипа, а я поднесу чарочку Гуйцзе.

— А я закусочками ее попотчую, — подхватил Боцзюэ. — Не в моем это, правда, обыкновении, ну да ладно уж! За твое усердие потружусь.

— Убирайся, Попрошайка! — крикнула Гуйцзе. — Не нуждаюсь я в твоем внимании! Сначала изобьет, потом синяки разглаживать начинает.

Сида поднес Гуйцзе три чарки подряд.

— Нам еще партию в двойную шестерку доигрывать надо, — сказал он Боцзюэ.

Они сели за игру, а Симэнь, подмигнув Гуйцзе, вышел.

— Брат! — крикнул Боцзюэ. — Принеси ароматного чайку. А то после чесноку изо рта больно несет.

— Откуда я тебе ароматного чаю возьму?! — воскликнул Симэнь.

— Меня, брат, не обманешь! — не унимался Боцзюэ. — Тебе ж экзаменатор Лю из Ханчжоу вон сколько прислал. Хочешь один наслаждаться? Нехорошо так, брат.

Симэнь засмеялся и пошел в задние покои. За ним последовала и Гуйцзе. Она нарочно остановилась у причудливого камня, делая вид, будто срывает цветок, и исчезла.

Между тем Боцзюэ и Сида сыграли три партии, но Симэнь все не возвращался.

— Что там батюшка в задних покоях делает? — спрашивали они Хуатуна.

— Сейчас придет, — отвечал слуга.

— Придет? А где он все-таки? — не унимался Боцзюэ и обратился к Сида: — Ты здесь побудь, а я пойду поищу.

Сида с Хуатуном сели играть в шашки. Надобно сказать, что Симэнь зашел на короткое время к Пинъэр, а когда вышел, у аллеи вьющихся роз заметил Гуйцзе и повел ее прямо в Грот весны. Они закрыли дверь и, усевшись на постель, принялись весело болтать. Надобно сказать, что Симэнь заходил к Пинъэр принять снадобье. Он обнял Гуйцзе и показал свои доспехи.

— Это от чего? — спросила она, устрашенная.

Он рассказал о снадобье чужеземного монаха и попросил ее наклонить голову и поиграть на свирели. Потом осторожно взял то, что любят тысячи, чем наслаждаются десятки тысяч, — ее маленькие, как раз в полшпильки, в три вершка золотые лотосыножки, остроносые, как шило или нежные ростки лотоса, ступающие по ароматной пыльце и танцующие на рассыпанной бирюзе…

Она была обута в ярко-красные атласные туфельки на толстой белой подошве. Повыше виднелись подвязанные шелковым шнурком узорные штаны с золотою бахромой. Симэнь посадил Гуйцзе на стул, и они принялись за дело.

Тем временем Ин Боцзюэ обыскал все беседки и павильоны, но Симэня нигде не было видно. Миновав небольшой грот в бирюзовой горе, он вошел в аллею вьющихся роз, а когда обогнул виноградную беседку, очутился в густых зарослях бамбука, укрывших грот весны. Откуда-то доносились едва уловимые смех и шепот. Боцзюэ подкрался ближе, отдернул занавес, скрывавший дверь в грот, и стал прислушиваться (илл. 121).

Из грота слышался дрожащий голос Гуйцзе, во всем потрафлявшей Симэню.

— Дорогой мой! — шептала она — Кончай быстрей, а то еще увидят.