Эротическая Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

Нет, незнакомка — не мираж, вот она, склонилась над очагом, аппетитно выставив глазам Каблукова свои обтянутые хитоном ягодицы. Каблуков чувствует, что теряет голову, никогда еще в жизни с ним не случалось подобного, он распален, член его вздымается булавой, Каблуков чувствует, как в головке пульсируют кровь и сперма, в два прыжка настигает он склонившуюся у очага незнакомку, задирает на ней одеяние и с размаху вонзает свое ожившее орудие в уже сочащуюся негой и истомой розоватую щель, — А–а–а! — диким зверем кричит Каблуков, незнакомка же, оставаясь на месте, принимает в себя — всю до капельки — живительную влагу, испущенную Джоном Ивановичем, и только потом бережно отстраняется от Д. К., оборачивается, смотрит на него, улыбаясь, и увлекает за собой на кучу тряпья, брошенного в дальнем углу комнаты.

— Виктория! — шепчет распаленный Каблуков, — Виктория, я нашел тебя! — Дорида, меня зовут Дорида! — слышит он в ответ смеющийся голос, но ему плевать, Д. К целует грудь незнакомки, срывает с нее хитон, покрывает поцелуями ее живот и лоно, а потом входит в нее — как она глубока и влажна, как упоительно горяча! Каблуков наваливается на нее так, будто рвет ей целку, незнакомка чуть кусает его в тубы, а потом впивается в рот Д. К. сладким и долгим поцелуем, от которого у Джона Ивановича окончательно мутнеет сознание, и он вновь кончает, что немудрено после такого воздержания. — Дорида, — шепчет Каблуков, — Виктория моя обожаемая!

Но незнакомка не отвечает, она принимается ласкать своим ртом прибор Каблукова, и вот тот снова готов пронзить ее, и таинственная Дорида взгромождается верхом на Джона Ивановича, и наступает сладостная ночь каблуковского выздоровления, сумерки пали на Горгиппию, тихий бриз дует с моря, горячее женское лоно, в очередной раз орошенное каблуковским семенем, наконец–то отпускает утомленный член Д. К., и Джон Иванович, уткнувшись в смуглую и пышную Доридину грудь, засыпает сном младенца, а когда просыпается, то ничего не может понять.

Да, абсолютно ничего не может понять остолбеневший Д, И. Каблуков, ибо просыпается он в широкой двуспальной кровати, на смятой хлопковой простыне, одеяло скомкано и валяется в ногах, тело ломит, пах ноет и зудит, а из широко открытого окна почему–то доносится детский гвалт. Голый Каблуков вылазит из постели, подходит к окну, видит за ним детскую площадку с разными качелями–каруселями, чуть запыленные пирамидальные тополя, плакучие ивы и большие южные акации, за которыми просматривается море, он все еще ничего не может понять, ему вновь становится страшно, Д. К. оборачивается, замечает небольшую прикроватную тумбочку с небрежно положенным на нее, свернутым вдвое белым листочком из тетрадки в клеточку.

Каблуков берет листок и не без трепета разворачивает. Несколько строчек, написанных пастой черного цвета. Буквы ровные и уверенные в себе, вот только прочитать их Д. К. долго не может, а когда наконец прочитывает, то ноги его подкашиваются и он снова валится на кровать.

«Ну что, Каблуков, — гласит надпись, — хорошо тебе со мной было?»

И подпись: «Виктория».

Глава десятая

и последняя, в которой…

Каблуков лежит на кровати, смотрит в потолок и чувствует, как сходит с ума. Безумие мягкой лапой берет его за горло, вселенная начинает шататься, рушиться, трещать по швам. Вообще–то стоит встать и выйти на улицу, провести так называемую рекогносцировку местности, но способен ли на это безумный Д. К.? Он не знает, он лежит на кровати, смотрит в потолок, сумасшествие продолжается, впрочем, как и детский гвалт за окном. Наконец душа Джона Ивановича не выдерживает и предлагает тридцатипятилетнему магу и мистику, еще вчера импотенту, а ныне нормальному производителю мужеского пола, вытряхнуться из этой кровати и выйти все–таки на улицу. Что же. Каблуков встает и тут понимает, что идти ему не в чем, ибо где его туника — не знает никто, а больше на нем ничего не было.

Не было, но будет, ибо на спинке кровати аккуратно висят светлые тайваньские джинсы и бирюзовая маечка непонятного происхождения, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся сионистским подарочком, так как произведена в государстве Израиль «Чудненько, — думает Каблуков, напяливая всю эту роскошь, — давненько я такую дребедень на себе не носил!», надевает на ноги кроссовки гонконгского производства и с осторожностью приоткрывает дверь в коридор. Там никого нет. Каблуков быстро и уверенно закрывает за собой дверь, кладет ключ в карман и спешит к лифту. Через две минуты он уже на улице и с мрачностью во взоре долго изучает гостиничную вывеску, гласящую, что сей отель называется «Анапа».

«Боже, — думает Каблуков, — тут–то я как оказался?» Сумасшествие продолжается, все это чары, чертова Дорида, то бишь Виктория Николаева, где тебя искать, думает Каблуков, вновь позабыв о кавычках. Но стоять и долго пялиться на вывеску неприлично, так что Д. К. предпочитает пройтись и подумать.